Летчик усмехнулся:
- Сказки рассказываешь, Паша. Забавные, горазд заливать… А я в лагере планеры строить научился, модели. На соревнованиях первое место брал. Да-а. И никаких змей никогда не видел, только в зоопарке… Смешные сказки.
- Не сказки, а истинная правда,- обиделся Панька.- И ты мне верь. А что про бога, так я знаю, что его нет. Опиум это для народа, обман один. Я грамотный, шесть классов кончил, для седьмого учебники у мамки в сундуке лежат. А порядок такой есть - свечки ставить… Так как звать-то тебя?
- Звать меня просто: Егор Иванович Иванов. А по воинскому званию - младший лейтенант я, летчик-истребитель.
- Скажи-ка,- удивился Панька, явственно услышав в голосе летчика горделивые нотки, и уважительно сказал:
- Ты, Егор Иванович, небось, самолетов немецких много насшибал. Штук десять, да?
Летчик промолчал.
- Ну, не десять - пять? - с отчаянием и надеждой в голосе и боясь ошибиться, переспросил Панька.
Егор Иванович развел руки - видно, локти плохо держали его,- глухо, в сено сказал:
- Никого я не сшиб, Паша, не повезло мне. На первом вылете срезали, гады…
Паньку честное признание летчика повергло в уныние. Он долго не мог проронить и слова, а когда чуть успокоился - запахнул плотнее от внезапной зябкости полы шубенки, сказал с досадой:
- Эх ты, неумеха: ни одного самолета! Вот Чкалов…
- Что Чкалов?! Был…- отозвался летчик тусклым голосом.- Не слабее есть ребята. Вон Витька Талалихин! Дружок, можно сказать. На таран пошел. Да когда? - ночью. «Юнкерса» в щепки развалил. Героя получил. И я не хуже. Не хуже - понял? Только не повезло мне.
Панька отчетливо услышал в интонациях Егора Ивановича злые слезы. И, жалея его внезапной жалостью, примирительно махнул рукой.
- Ладно, не тужи, Егор Иванович. Слышь-ка… Вот поставлю тебя на ноги - ты еще насшибаешь фашистюг.
От непомерного сострадания к летчику зародилась в Паньке уверенность и надежда, что непременно сумеет он подлечить младшего лейтенанта Егора Иванова, отчаянного истребителя, которому просто-напросто не повезло. Не всем же сразу везет…
- Насшибаешь, говорю. Верно ведь?
- Насшибаю, верно,- как-то по-детски согласился летчик.
- Ну вот. А ты мне самое главное скажи: когда немцы Москву-то взяли и как теперь отбирать ее обратно?
- Москву? Взяли? - пораженно спросил летчик и снова приподнялся на локтях.- Ты что, спятил, парень? Я с подмосковного аэродрома вчера подымался. Москву им никогда не взять. Трудно ей, а выстоит. Выстоим…
Панька смутился и восхитился одновременно:
- Ух ты, здорово! Гляди-ка… А мне откуда ж знать. Болтают всякое.
Он едва не обмолвился о Соленом, но сообразил, что не стоит расстраивать летчика рассказом о полицае.
- Мы ж тут все равно как на том свете. Ни радио, ни газет - все запретили гады…
- Павел, ты с кем живешь-то? Отец где, на фронте?
Егор Иванович пристально смотрел на Паньку, Вопрос мальчишке не понравился.
- Ладно, Егор Иванович, потом об этом расскажу. У меня ноги застыли, а тебе отдохнуть надобно. Ты поспи чуток, а я пойду. Наведаюсь еще.
5.
Ближе к сумеркам снова взыграла, завьюжила непогодь. Ветер со звериной силой стучал в окна и сквозь переплеты, заклеенные по осени газетой, сквозь двойные рамы умудрялся насыпать на подоконники сахарные дорожки. Углы в кухоньке замохнатели от инея, а когда Панька растопил печь, чтобы подогреть избу на ночь, подтаяли, заплакали углы темными старческими слезами.
Панькина изба в своем порядке крайняя была, окнами в чистое поле и недальний лес смотрелась, но сколько ни вглядывался Панька сквозь промерзшее стекло, сколько ни ставил на нем пятачков жарким своим дыханием - ничего не увидел в белой круговерти снеговых столбов. Тревога за отца не покидала Панькину душу.
Поздним часом, однако, когда отчаявшийся и беспомощный в своем одиночестве Панька собирался спать, отец и Соленый вернулись. Приехали, как и надо было думать, ни с чем. Впрочем, не так уж и с пустыми руками - в задке саней лежали два засыпанных под завязку мешка с пшеницей. Один мешок Парамон Моисеич с Панькиной помощью втащил в избу, другой Соленый повез на свою квартиру. На Панькин вопрос, где это они пшеницей разжились, Соленый ответил хмуро и непонятно: