— Разумно! — только и успел вставить Тоннер.
— Так что выяснилось? Где оркестр играет — урожай больше!
— Это ты, Оленька, привираешь, — махнула рукой Растоцкая.
— Святой истинный крест, — побожилась Суховская. — У меня сто пудов с десятины, а у него — под оркестр — двести.
Вера Алексеевна задумалась, а потом, повернувшись к мужу, шепнула:
— В следующем году Петьку с балалайкой выпустим, а его Прасковья пусть на поле пляшет. С танцами, может, все триста соберем.
Внезапно Горлыбин открыл глаза, и музыка сразу прекратилась. Поднялся председатель местного дворянства Осип Петрович Мухин. Подчеркивая важность момента, солидно прокашлялся. Тучин с Угаровым заключили пари: произнесет ли он очередную здравицу императору или поздравит-таки молодых? Тишину нарушали лишь мухи, летавшие по залу.
— Дамы и господа!
Замерли даже лакеи. Терлецкий покрылся липким потом: тост за государя неминуемо вызовет смех. Федор Максимович и сам не удержится! Но смеяться над монархом — преступление! Что же делать?
— Дамы и господа, — повторил предводитель. Речь свою он записал на бумажку, но жужжащая муха отвлекала от написанного.
— Дамы и господа! Здоровье…
Лакей Гришка пришел на помощь, прихлопнув злокозненную муху прямо над ухом оратора, чем сбил его с мысли в очередной раз. Даже музыканты высунулись с хоров, так им было интересно.
— Здоровье… молодым! — И Мухин шумно выдохнул.
От радости все зааплодировали, а пригубившим шампанского князю с княгиней закричали: «Горько!»
Михаил Ильич Рухнов, записанный Денисом в замухрышки, страдал. Он так надеялся на соседство с Настей за праздничным столом, столько сил приложил, чтобы сесть с ней рядом! Сел — и оцепенение на него напало! Слова сказать не может! Какой черт принес сюда этого болтливого Шулявского? И двух щеголей напротив! На них тоже Настя поглядывает! Ой, и даже на молокососа Митеньку! Никого не пропустит! Рухнов с завистью посмотрел на Тучина. Молод, богат, красив. Потому так легко и увлек Машеньку! Молодая Растоцкая давно уже не изображала светскую львицу, беседа с Александром текла оживленно. Вопросы и ответы были самые обыденные, но в глазах девушки сверкали влюбленные искорки, и самые простые слова превращались в чувственные признания.
— Я мечтаю написать картину, — Тучин делился с ней замыслом. — Помпеи, раннее утро, но небо черно, свет лишь от зарева Везувия. Жители с пожитками бегут из обреченного города, в их глазах страх, и только один человек, художник, заворожен ужасным, но при этом невероятно красивым зрелищем и не может сдвинуться с места.
— А как он выглядит? — спросила Маша.
— Он полуобнажен, у него одухотворенное лицо и…
— …и маленькие усики? — перебила девушка.
Тучин улыбнулся. Флирт с Растоцкой его забавлял. Приятно чувствовать себя неотразимым! Девица явно втрескалась по уши! Оставалось только сорвать созревший плод.
Маша спросила еще более нежно:
— Но он спасется? Вернется к своей любимой?
Ответил слушавший их Митенька:
— Не спасется. Там все погибли. Я читал.
Рухнов сочувственно посмотрел на него. Никакой не соперник, товарищ по несчастью. Да и Настя глядит на Митеньку по-другому, обеспокоенно, не так, как на остальных. Видно, тоже переживает за родственника.
Музыка играла постоянно, замирая лишь на время тостов. Общего разговора за столом не получалось, зато все с удовольствием общались с соседями.
— Давно сюда прибыли? — поинтересовался Северский у американца Рооса.
— Уже две недели в России! Ох, как вкусно! — Этнограф попробовал медвежью котлетку.
— Я сам косолапого завалил! — похвастался князь. — Пробудете у нас год, в свою Америку и возвращаться не захотите!
— Да, Россия — лучшая в мире страна! — согласился Веригин и полушутя спросил этнографа: — Надеюсь, господин иноземец, возражений нет?
Американец спрятался за авторитет великого предшественника:
— Еще Геродот заметил: каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни — наилучшие.
— И что, ваши полуголые индейцы тоже так считают? — удивился генерал.
— Представьте себе, да.
— И французы? — поинтересовалась по-французски княгиня Кусманская.
— Ваше сиятельство, абсолютно все народы, — заверил Роос.
— Так они лягушек едят и сыр плесневелый! С таким-то рылом и в калашный ряд!
— Ерунда это все, — заметила Растоцкая, — не едят они плесневелого. Когда после войны вернулись в имение, съестного не обнаружили. Только сыр! Он в погребе плесенью покрылся, и лягушатники ваши есть его не стали. А все остальное сожрали — и собак, и кошек.