Тосты произносились все чаще: и за молодых, и за будущих деток, и за всех присутствующих, и за здоровье отдельных, особо важных, гостей.
Рухнов же заговорить с Настей так и не решился. Девушка вдруг обратилась к нему сама:
— Что-то вы, Михаил Ильич, воды в рот набрали? Выпили мало? Вчера-то с Глазьевым «барыню» плясали, стихи срамные декламировали, а сегодня как немой сидите. Неужто сплин?
О вчерашнем Рухнов помнил далеко не все и окончательно смутился. С трудом промямлил:
— Нет, Анастасия Романовна, не сплин. Соседство с вами подействовало!
— Со мной? — удивилась Настя. — Я похожа на Медузу Горгону?
— Медуза Горгона? Не имел чести быть представленным, — сумел пошутить Рухнов. — Как только вы сели рядом, мной такая нерешительность овладела!
— Хм, я давно заметила, — неожиданно кивнула Настя. — Мужчины — существа нерешительные. С виду сильны, мужественны, на словах вроде знают, что делать. Но если женщина не подтолкнет, с места не сдвинутся.
— Подтолкните меня, Настенька, — полушутя-полувсерьез попросил Рухнов.
— Пожалуйста! — Настя легонько толкнула его плечом, и оба засмеялись. Оцепенение мигом исчезло.
— Я хотел бы переговорить с вами тет-а-тет, — попросил Михаил Ильич.
Зеленые глаза удивленно распахнулись. Сердце несчастного замерло:
— Не думайте плохого, Настенька! Мыслей предосудительных в голове моей нет!
— Нет? А о чем же тогда разговор пойдет? — насмешливо спросила красавица.
Рухнов облизнул внезапно потрескавшиеся губы. Отпустивший было ступор начинался заново.
— У меня намерения серьезные…
Зеленые глаза прищурились.
— Я…
— В белой гостиной, во время фейерверка, — оборвала Настя и повернулась к Шулявскому. Рухнов залпом выпил фужер коньяка.
Обед тем временем подходил к концу. Насытившиеся гости вполуха слушали Рооса, рассказывавшего о нравах различных народов:
— У магрибцев столкнулся с совершенно дурацким обычаем. Почетному гостю, такому, как вы, генерал, на пиру полагается самый лучший кусок зажаренного барана.
— Что в том дурацкого? Я своими ранами заслужил! — чуть не обиделся генерал.
— Почетный гость, по мнению магрибцев, не должен утруждать себя жеванием. Жует мясо, а потом руками засовывает ему прямо в рот самая старая, беззубая женщина. Ну как вот эта старушка, — Роос указал на сидевшую рядом с Северским его мать.
Княгиня Анна Михайловна Северская была одета совсем не празднично: тяжелое платье, больше похожее на салоп, на голове — невообразимый чепец с лентами и бумажными цветами. Личного доктора Антона Альбертовича Глазьева посадили с ней рядом, чтобы присматривал, но он, по своему обыкновению, налегал на напитки. Анна Михайловна иногда ела, причем с аппетитом, но большую часть обеда просто сидела молча, смотря невидящими глазами поверх голов.
После бестактных слов все дружно уставились на княгиню. Наступила тишина, даже оркестр смолк. А взгляд княгини вдруг стал осмысленным.
— Вася! Это что — свадьба? — спросила старая Северская.
— Да, матушка! А это моя жена, Лизонька, — ответил князь.
— Я благословения не давала, — ледяным тоном сообщила Анна Михайловна.
— Матушка, вы просто не помните…
— Я-то все помню. А ты? Помнишь ли ты свою клятву? — спросил скрипучий голос громко и четко.
— Какую клятву, маменька? О чем вы?
— Я тебе больше не маменька! Я… Я проклинаю тебя! Не сын ты мне боле, — закончила разговор с ним княгиня и обратилась к невестке: — А ты уезжай отсюда, да побыстрей…
— Матушка не в себе. Доктор! — позвал оторопевшего Глазьева Северский. — Доктор, матушке хуже! Бредит. Сделайте что-нибудь.
К Анне Михайловне уже бежала Настя с темным пузырьком в руках.
— Анна Михайловна, — девушка вылила жидкость в бокал, — выпейте! Вам полегчает.
— Сгинь, дрянь, с глаз моих! — Северская-старшая попыталась стукнуть по столу, но ее руку поймал Глазьев, а Настя, чуть запрокинув княгине голову, ловко влила ей в рот содержимое бокала.
— Дамы и господа! — произнес обескураженный князь. — Все знают о болезни моей любимой маменьки. К сожалению, разум ее покинул. Старость не щадит никого!
По зеркально выбритой щеке князя поползла слеза. Расчувствовавшийся генерал поспешил на помощь. Как почетный гость, он должен был покинуть стол первым.
— Поблагодарим нашего Амфитриона [2] за пир… — начал Веригин, но его перебила княгиня Елизавета: