Смотритель вернул Тоннеру подорожную и паспорт.
— Могу ехать? — осведомился доктор.
— Можете-с. Только не на чем. Подменных лошадей нету-с. Ваши отдохнут, и поедете.
Илья Андреевич вздохнул. Делать нечего, придется ждать.
— Прикажите-ка еды подать, любезнейший, — попросил он. Последний раз ему удалось перекусить часов восемнадцать назад, и взбунтовавшийся желудок напоминал о себе громким бурлением.
Смотритель закричал:
— Марфа! Барин кушать просят!
Из-за печки, с хозяйской половины раздался старушечий голос:
— Чаво кричишь? Напугал, окаянный. Не готовила еще! Чаю плесни.
Тоннер сел на лавку и устало прикрыл глаза. Нанятый непосредственно перед поездкой слуга оказался запойным. Все попытки привести его в чувство закончились безуспешно. Пусть теперь как хочет выбирается из Смоленска! Жаль только, сам доктор, уезжая оттуда второпях, позабыл запастись провиантом на обратную дорогу. А зря! Это на московском тракте можно пообедать, на остальных — шиш.
— Ну, чаю так чаю. Хоть согреюсь немного.
От крика смотрителя проснулись ученый с переводчиком. С первого взгляда было понятно, кто есть кто. Разве станет наш соотечественник улыбаться во весь рот незнакомцу? Нет, наш будет смотреть исподлобья, подозрительно: что за гусь такой перед ним?
Предполагаемый соотечественник, наигравшись в гляделки, неожиданно сообщил:
— У нас пряники остались. Вы, слышал, проголодались?
— Да, — ответил доктор и решил представиться: — Тоннер Илья Андреевич.
— Терлецкий Федор Максимович. — Мужчины, привстав, обменялись рукопожатием.
Среднего роста, плотный, коренастый доктор был на голову ниже переводчика и вдвое стройнее. Терлецкий широкой лапищей пребольно сжал тоннеровскую руку и пару раз ее тряхнул.
— Не стесняйтесь. — Он вытащил кулек с пряниками и пододвинул к Илье Андреевичу. — Позвольте и особу представить, при которой переводчиком состою. Корнелиус Роос, знаменитый американский путешественник и писатель.
Про такого Тоннер не слышал, но дружелюбно пожал руку и ему. Ростом американец не уступал переводчику, но на путешественника — в представлении доктора обязательно крепкого, жилистого, с обветренным, мужественным лицом — не походил. Скорее книжный червь, каких в университетах Германии, где когда-то стажировался, доктор видел немало: тонкая, сутулая фигура, круглые очки на вытянутой физиономии, любопытные глаза.
Доктор достал из дорожного саквояжа пакетик конфект — весь имевшийся у него провиант — и, пододвинув к пряникам, спросил у Терлецкого:
— Давно подмены ждете?
— Часов в восемь вечера приехали, после поляка. Не встретили? Он перед вашим приездом выехал.
— Это вы, барин, задремали-с, — сказал смотритель, подавая в больших глиняных кружках чай. — С полчаса прошло.
— Наших лошадок забрал почтовый курьер, а почтовых — поляк. Вот теперь и вы впереди. Один Бог знает, когда поедем.
Голодному Тоннеру обжигающий чай показался необыкновенно ароматным, а чуть засохшие пряники — и вовсе манной небесной.
— Вы читали мои книжки? — спросил Роос по-французски.
— Как-то не доводилось, — пожал плечами Тоннер, мало чем, кроме медицины, интересовавшийся.
— О! Много потеряли! Я два года прожил в индейском племени мунси. Сначала было непросто: я приехал их изучать, а они вознамерились снять с меня скальп. Но потом я женился на дочери вождя, и все стало лучше. Почитайте! — Он с легкостью фокусника вытащил откуда-то книжку в кожаном переплете и сунул Тоннеру.
«Дикая жизнь индейцев в Америке», прочел название доктор, но даже раскрыть не успел. Роос продолжал рассказывать:
— По результатам экспедиции я написал эту книжку, она очень хорошо продавалась в Америке, и мой издатель заказал целую серию про жизнь дикарей. Следующие два года я провел в Северной Африке.
Еще один жест фокусника — и перед Тоннером появилась вторая книга американца, «Дикая жизнь бедуинов в Сахаре».
— Там меня чуть не продали в рабство, но я снова женился на дочери вождя, и все стало лучше. Тесть даже подарил мне белого верблюда. У них это вроде ордена!
— А что стало с предыдущей, индейской, женой? — поинтересовался Тоннер.
— Не знаю, — с широкой улыбкой ответил Роос. — В индейских племенах жен убивают на похоронах мужа. Не будет же воин в загробной жизни сам себе стирать и готовить? А я просто исчез из племени. Боюсь, ей придется жить вечно. Вот вторую, бедуинскую жену могли выдать замуж повторно, такой там обычай.