— Сочин!!! Жив, курилка! Здесь, значит, служишь?
— Так точно! Как по болезни списали, по почтовому ведомству числюсь. Господин генерал-майор, рад вас видеть. Не изволите ли чаю? Лошади отдыхают, готовы будут через час, не раньше. Вы уж извините.
— Ладно! Подождем! Посмотри, стать-то какая! — сказал Веригин, обращаясь к адъютанту. — Вот с кого тебе следует брать пример. Мы с Сочиным еще в итальянской кампании сражались, я тогда штаб-ротмистром был. Эх, времена были… Женат?
— Женат, ваше благородие. — Сочин громко закричал: — Марфа!
Старуха выбежала из-за печки и бросилась в ноги генералу. Тот, смутившись, стал ее поднимать.
— А дети?
— Дети выросли, разъехались, — ответил Сочин. — А вы, ваше благородие? Жена, дети?
Генерал смутился:
— Да как-то не сложилось. Все служу и служу. Наверное, холостым помру.
При упоминании о смерти у смотрителя на глаза внезапно навернулись слезы.
— Ты что, брат? — Генерал снова его обнял. — Я так, образно. Мы еще повоюем. А за встречу надо выпить. Николай! — позвал Веригин адъютанта. — Вели денщику, пусть тащит погребец.
Марфа принялась сметать грязной тряпкой крошки со стола. Не прошло и минуты, как генеральский денщик втащил кованый сундучок. Веригин оказался запаслив. Из погребца извлекли хлеб, копченую колбасу, вареное мясо, соленую рыбку, пироги и две бутылки шампанского.
У Тоннера рот мгновенно наполнился слюной. Чай с пряниками оголодавший желудок воспринял как насмешку и теперь бунтовал пуще прежнего. Доктор решил выйти во двор.
— Вы куда? — спросил генерал.
— Неудобно мешать встрече боевых друзей… — начал было Тоннер, но генерал оборвал:
— Прошу к столу, без церемоний.
Денщик разложил серебряные приборы и фужеры.
— Николай, разливай, — громко скомандовал Веригин. — Всех прошу садиться, и ты давай, старый солдат, — сказал он засомневавшемуся Сочину. — За государя императора, отечество и его верных солдат!
Все встали. Осторожно, двумя руками, боясь расплескать или, не дай Бог, уронить, старик-смотритель поднял наполненный шипучим вином бокал, небольшими глотками осушил. По его щеке скатилась слеза.
Скоро за столом воцарилась атмосфера бесшабашного веселья и легкости, свойственная только таким путевым встречам, когда все почти равны, зная, что не увидятся боле вовек.
Генерал, насытившись, принялся развлекать всех рассказами, которых знал великое множество:
— Вот у нас в полку тоже был доктор. Всем, кого лечил, прописывал клистир, а ежели не помогало, тогда кровопускание. Однажды, по-моему, в четырнадцатом году, к нему обратился штаб-офицер, полковник Доронин, сломал палец при падении с лошади. Этот коновал перевязал, и не только палец, чуть не всю руку. А потом, по своему обычаю, вызвал фельдшера и распорядился о клистире. Доронин заупрямился, но Корф, так звали доктора, был непреклонен. В результате полковнику не только сделали промывание, но и сломали другую руку — так крепко держали. Я, надеюсь, вы, доктор, не только клистиры умеете ставить?
— Клистиры как раз и не умею, — в тон ответил доктор.
— Ну, спасибо за компанию! — Веригин поднялся. — Сочин, лошади готовы?
— Готовы, готовы, ваше высокопревосходительство. Сбегаю на двор, скажу, чтоб запрягали!
Тоннер вышел вслед за ним — после сытного завтрака ему захотелось попыхтеть трубочкой. Молодой петушок горделиво выхаживал по двору, хвастаясь пушистыми шпорами. Курам было не до него, они торопливо выклевывали из земли зернышки проса. Петушок остановился и что было мочи выдал трель. Подружки на миг отвлеклись, повернули головы, но триумф был испорчен въехавшей во двор каретой. Куры разбежались.
Лошади остановились прямо перед Сочиным, помогавшим денщику укладывать в генеральский дормез погребец. Из кареты вылез румяный, с еле заметным пушком над верхней губой, молодой человек и, тряся бумагами, подбежал к смотрителю.
— Незаконнорожденный… Константина Павловича… — долетали до Тоннера обрывки фраз.
Смотритель недоверчиво взял бумаги и крепко задумался. Конечно, чин у сына Великого князя небольшой… Но если по-другому взглянуть — племянник самого императора!
Видя его сомнения, молодой человек прибавил:
— Очень мстительный! — Из кареты на миг показалась голова другого юноши. Его губу украшал уже не пушок, а вполне достойные усики, а профиль и правда чем-то напоминал Константина Павловича. Это решило исход дела.
— Только бумаги отмечу! — расшаркался Сочин и скомандовал ямщикам: — Перепрягай!