Тоннер тяжело вздохнул — его возвращение домой отодвинулось еще на несколько часов — и посторонился, освобождая дорогу Сочину. Через несколько секунд на крылечко выскочил генерал.
— Надо Павла Александровича поздравить, — бросил он на бегу Тоннеру. — Флигель-адъютантом недавно стал.
«Сына Константина Павловича зовут Павел Александрович! — отметил Тоннер. — Экая маскировка. Каждая дворняжка в столице знает не только кто отец, но и кто его мать».
Поздравил генерал оригинально. Заглянув в карету, тотчас выволок оттуда обладателя романовского профиля за шкирку и потащил на станцию. Приятель незаконнорожденного князя засеменил следом.
Заняв место за столом, генерал устроил допрос, поставив нарушителей посреди комнаты под охраной Николая:
— Ну! И как вас молодцы, князья великие, звать-величать?
— Александр Владимиров, Тучин сын, — ответил шатен, изображавший мстительного романовского отпрыска.
— Денис Кондратов, Угаров сын, — ответил второй.
— Как, как? Тучин и Угаров? Владимира Алексеевича и Кондрата Денисовича сыновья? — обрадовался Веригин.
— Так точно, господин генерал-майор! — хором ответили юноши.
— Что-то у вас на этой станции, ваше высокопревосходительство, одни знакомцы, — заметил Терлецкий.
— Помесишь с мое в сапогах — всех орлов в России знать будешь, — отрезал Веригин. — И как вас, юноши, понимать? Чем вызван сей маскарад?
— Год дома не были! — жалобно протянул назвавшийся Угаровым.
— С турками сражались? — предположил Веригин и, не дожидаясь ответа, похвалил: — Молодцы! Герои! В отцов пошли! Под Аустерлицем Кондрат Угаров вытащил с батареи раненого Володю Тучина. Хоть и самого ранили, друга спас! Почему в штатском?
— Мы из Италии возвращаемся, ваше высокопревосходительство, — еще более жалобно сообщил Угаров. — Изучали лучшие образцы живописи и архитектуры! В войсках не служим. Мы — художники!
Веригин схватился за сердце.
— Художники?!
— Художники! — гордо подтвердил Тучин. — Отец считает, что Родине можно служить не только шпагой, но и кистью.
— Да, крепко его контузило! Твой отец тоже так считает? — обратился генерал к Угарову.
— Мой отец покинул этот мир пятнадцать лет назад, — ответил Денис Угаров, — я его почти не помню, воспитанием моим занимался Владимир Алексеевич Тучин. Мы с Сашей как братья.
— В академии художеств учились? — спросил Веригин с нескрываемым отвращением.
— Нет, отец говорит, там немецкие профессора своих же немецких детей учат, — пояснил Тучин. — А настоящее искусство в Италии. Оттуда нам педагогов и выписывал, а когда подросли, самих учиться отправил.
— Насчет немцев Володя прав! Все заполонили! Что ж делать-то с вами, самозванцами?
— Простите! Больше не будем! — хором ответили Тучин с Угаровым.
— Только ради папенек! — Генерал погрозил юношам пальцем. — Сочин! Дормез готов?
— Готов! — как-то чересчур задумчиво ответил смотритель, посматривая в окошко. Из подъехавшей прямо к дому кибитки вылез средних лет щеголь. Неторопливо отряхнув с брюк пыль, он вошел в избу.
— Забыли что? — обеспокоенно поинтересовался смотритель.
— Мост сгорел! — с легким польским акцентом ответил щеголь.
— Ой, божечки, быть того не может! — запричитал отставной солдат.
— Сочин, докладывай, какой такой мост? — скомандовал генерал.
Бывший солдат моментально вытянулся.
— Тут, верстах в десяти, тракт через него идет.
— Мне в ту сторону ехать?
— Всем в ту сторону. Я еще удивлялся, что за целое утро оттудова никто не прибыл.
— Часто мост жгут?
— Никак нет-с.
— Брод есть?
— Никак нет-с.
— Объезд есть?
— Зимой есть.
— А осенью?
— В другое время года никак нет-с. На старом тракте, коли не мороз, непролазная грязь.
Веригин вспомнил о вернувшемся франте.
— Генерал-майор Веригин, — представился он, — с кем имею честь?
— Анджей Шулявский, польский дворянин, следую в Петербург по личному делу, — сообщил франт, изящно щелкнув каблуками.
— Расскажите-ка поподробней о сгоревшем мосте. Может, по дороге кого подозрительного встретили?
— Увы, выехав, я сразу укрылся пледом и заснул. Ямщик разбудил меня около моста. Мы полюбовались пожаром и отправились обратно.
Тоннер выглянул в окно. Ту же историю рассказывал товарищам ямщик, возивший Шулявского. Он размахивал руками, лицо его то застывало в драматическом напряжении, то корчилось ужасающими гримасами. Слушатели по-своему сопереживали, переставая сплевывать шелуху от семечек в кульминациях.