— Я… я не… я не оборот-тень! — зубы девушки-пантеры застучали пуще прежнего, она всхлипнула и больше ничего не сказала.
— А кто тогда? — ничего ехидного, остроумного или мудрого в голову не шло. Только усталость. — И зачем нападала?
Та охнула, подскочила, полезла суетливо, зачем-то потянула за руку:
— Я… я не хотела! Давайте, я Вам встать помогу, ладно? Я просто… Я не могла… Я… Алина Алина Сергеевна Ковалева. Археолог. Я… ох…
Она очень старалась. Тянула за руку так, что конечность оторвалась бы, будь она «прилажена» похуже. Только вставать Андрей не хотел.
— Да вставайте же! Я Вас ранила? Поцарапала? Сильно?!
Голос у оборотня-археолога оказался резкий, хриплый, как раз такой, какой и должен быть у только что обернувшегося зооморфа. Всё остальное — совсем не как у оборотня. Никогда еще на памяти Андрея оборотни не помогали своим несостоявшимся жертвам, никогда не тряслись как в лихорадке. Осенило.
— Погоди. Ты — новообращенная?!
— Я — что?! — Воззрилась с непонимание и удивлением, но руки не отпустила.
— Где твой учитель, оборотень? Ты потеряла контроль и сбежала от него?
Замерла. Руку отпустила. Обессиленно прилег обратно. Всё, дальше двигаться не мог. Даже и не просите.
— Я не понимаю, о чем вы говорите! Я не сбегала, я просто…
— Так, погоди… — звенела ночь. Звоном же отдавало в голове. — Когда ты… стала оборотнем?
— Понимаете, я не оборотень, вы что-то путаете. На меня напали. Вчера. Мужчина. Превратился в пантеру и поцарапал.
— Ясно… Первая… стадия трансформации. Если у тебя нет… учителя, в город не ходи… Поубиваешь людей, тебя пристрелят… Здесь у тебя есть шанс выжить…
Каждое последующее слово давалось сложней предыдущего. Высоко над головой тряслось рваное полотно неба.
— А … вы? Вам нужно в город, вы замёрзнете…
— Не знаю, сможешь ли ты сохранить разум… но пантерой… тоже неплохо… Голодом не помрешь… только к людям не ходи…
— Господи, вы же совсем замерзли. Вы же погибнете, вы…
— Слышишь, будешь пантерой, если учителя нет… в город не ходи…
Перепутал, с кем разговаривает… Знал одного зооморфа. Но у того контроль был хороший. Валерка-волк. Рассказывал, как его "дрессировали" после обращения. Жутко. Но иначе нельзя. Зверь в сознании всегда сильнее человека.
— Дрессировать надо… Чтоб человеком быть… дрессировать… Ты хочешь… остаться человеком, оборотень?
Глаза — желтые, дрожащие слезами, очень яркие — близко. В них — тоска и безумие.
— Хочу, очень хочу. Помогите мне… Пожалуйста… Я не хочу пантерой! Я археолог!
Облик начинает течь, меняться…
— Терпи. Возьми себя в руки.
— Поднимайтесь! Вы замерзнете! Идемте! Тут есть домик!
— В город тебе нельзя…
— Не город! Там сейчас пусто! Археологи здесь на выездах летом… Сейчас пусто… Ну, вставайте же!
— Пусти, оборотень… Оставь в покое…
— Идемте. Пожалуйста.
Ночь дрожала морозом, плыла паром с горячих, обметенных усталостью и болью губ, топила и засасывала в снегу, как в болоте, чужим голосом уговаривала, потом подпирала плечом, потом волокла, а потом заставила предпринять последний рывок — через порог в темноту и сырой запах погреба. И угасла, как кинолента при смене сцены.
Мужчина обнаружился замороченный[15]. В темноте плохо видно, но губы точно разбитые, еле шевелятся, и дышит через раз. Как он забрел так далеко, не понимала определенно. И о чем он говорил, тоже не понимала — какой-то учитель, какое-то обращение… Похоже, у мужчины горячка. Ему к врачу надо, руки ледяные, вообще сам весь промороженный, что полуфабрикат в морозилке, на снегу как минимум два часа, города он не дойдет. Двенадцать километров… Слишком легко одет… Замерзнет совсем.
Кстати, на самой только домашние джинсы и старый свитерок, но не холодно, черт возьми, не холодно! Задумываться было некогда, хотелось есть… Дико, безумно. Снова испугалась — мужчина был вкусный. Больной, но сойдет. Господи-Господи-Господи… Этот, найденный который, кажется, всё понял, хоть и совсем шальной.
— Дрессировать надо… Чтоб человеком быть… дрессировать… Ты хочешь… остаться человеком, оборотень? — шепчет тихо, не разобрать почти.
— Хочу, очень хочу! Помогите мне… Пожалуйста… Я не хочу пантерой! Я археолог! — во рту голодное предвкушение — еда близко, очень хочется есть. Хочется крови и свежего, сладкого мяса.
— Терпи… Возьми себя в руки, — шевелятся черные в темноте, страшные губы, а глаза у него пустые. "Помрет, — проносится в голове. — Как пить дать — помрет!". И трезвое, холодное, заглушающее жалость: "Он должен жить. Хоть сколько-то. Должен помочь! Должен объяснить! Рассказать, что знает!"