Глава 5
Воющие собаки
Собаки выли.
Выл ветер в щелях.
Скрипели нары. Ворочались на них во сне люди. Корявые, злые, смирные люди. Дух по казарме стоял тяжелый, сальный от сотни немытых тел и дрянных свечей. Дрянным людям дрянные свечи.
Ванька-Сухарник[17] храпел, блажной. Во сне мычал жалостно шпанок[18] Даниил. Свечи в дальнем конце казармы чадили и шипели. Дергался кто-то — звякали кандалы.
На наказание сегодня водили Федьку-Шныря[19], теперь он бредил каким-то прошлым своим, бормотал: " Я тттяяяя ща, я т-тя…" И так бесконечно.
Скрипнула дверь — событие фантастическое. На ночь запирают казарму и не отпирают, хоть все сто шесть человек злой смертью помри. Конвойный зашёл, пронёс свечу, раскидывая чад теней по потолку и углам. Против некоторых нар замирал, вглядывался в спящего или только притворяющегося спящим арестанта. Против одних застыл надолго, потом, не заботясь понизить голос, окликнул:
— Косой! А ну подымайся, Косой! Начальство за тобой!
Косой дернулся спросонок, едва не огрел конвойного кулаком, да опамятовался. Испуганно зыркнул, но не спросил ничего. Натянул только ушанку, а спал из-за холода все равно в верхнем. Зло ткнутый в плечо, засеменил к двери.
Цепные псы примолкли, за дверями было очень тихо.
На дворе ждали еще двое. Эти двое были черны, лиц не видно. Даже светильника никакого с собой не взяли, словно бы кошки — в темноте видят. Без лишних слов повели — через весь двор в сторону кухонь. Стукнуло сердце — в сторону ворот ведь ведут, к свободе. Потом в страхе затряслось: "Куда ведут-то, чертяки?!" Мимо частокола палей[20], мимо амбаров и сараев, к воротам через вал. Нутром чуял Косой, что не к добру. А спросить не мог, отнялся словно бы язык. Только кандалы нераскованные звенят и снег хрустит. Давно мечталось небо ночное, звездочки хоть одним глазком увидать — забылось и про звезды.
Остановились у реки. Река совсем застыла, отсвечивала белым. Один из сопровождающих обернулся к конвойному, кивнул:
— Ступай! Сами дальше.
По голосу узнал Косой майора, падлу. Нехристь, стольких уже в могилу свёл, не счесть. Совсем страшно стало и знобко.
— Господин майор, по что…
Тот только сплюнул:
— Молчи, отребье.
И до того жутко сделалось Косому, аж ноги подкашиваются.
Второй что-то шепнул, дернул куда-то, толкнул на землю. Косой и понять не успел. Вспыхнуло ярко, заверщало, завертелось! Кольнуло под ребра… В меркнущем свете успел Косой разглядеть одну крупную звезду и глаза нехристи-майора — действительно кошачьи, желтые.
13 января 1870 года. Каторга "Старое"
Очнулась от скрипа.
Тоненький, навязчивый скрип резанул по напряженному слуху и выдернул из странного сомнамбулического отупения, в котором пребывала невесть сколько уже. Ощущение — как после затяжной болезни. Последние дни — как в тумане. Этот мужчина, Ёж, свечки… Что-то еще, совсем уж смутное. Теперь и не вспомнишь.
Но сразу поняла — что бы там ни было, уже закончилось. В голове прояснилось, в теле — легкость, хоть сейчас подымайся и беги стометровку. Темно, потому что или свечи кончились, или были потушены. Странно, но виделось всё прекрасно. Темные разводы на потолке, стол, слабо отсвечивающий белым, тоненькие лучики от щелей в ставнях. Алые угольки в печке. Сильно пахнет парафином и плесенью.
Странно, но привязана. Веревкой к изголовью койки. Избавиться, впрочем, от скользкого шнура проблем не составило. Подцепила зубами и разом ослабила узел. Определенно, не помнила, кто и когда прикрутил к кровати. Память вообще как-то кусками — что Ёж про призраки рассказывал, помнила, как он кашлял и ругался — тоже, а вот зачем привязана — нет.
Еще через некоторое время поняла, что в домике одна. Ёж ушёл.
И какое-то время понадобилось чтобы сообразить, что означает его исчезновение. Ушёл. Один. В маловменяемом состоянии. Он же…!
Подскочила и заметалась в поисках — чего бы накинуть. Не нашла, только тряпье какое-то, а под кроватью, вот смех — тапки домашние, розовые. Распахнула дверь — холодно, мороз сразу защипал щеки. Прояснилось. Звезды яркие, луна висит надщербленная. На луне взгляд зацепился, почему-то, идущая на убыль, она казалась важной. Впрочем, нерешенным оставался вопрос с тем, чего можно накинуть.
Снова поглядела на луну, наконец вспомнила и сделала самое естественное, что могла — упала на четвереньки, приземлившись на лапы. Легко и просто, как если бы с детства этим занималась. От ступенек вела ясная дорожка запаха — колючего, серо-коричневого и стойкого. Да даже и без него — глубокая борозда в снегу. Человек шел медленно, едва волочил ноги. Он не мог убрести далеко.
18
шпанок — простой мужик, крестьянин, осужденный на небольшой срок за незначительное преступление.