Люди неблагодарные скоты, сволочи и гады ползучие. Самовлюбленные индюки, не видящие дальше своего клюва, цари природы. Тьфу, противно. Примерно такими мыслями я развлекал себя уже битых две недели, вися под потолком, привязанный за заведенные за спину руки, в сыром воняющем плесенью погребе. Надо же, убить меня просто так не могут, им с особой жестокостью подавай. Осиновый кол в сердце, где сила хранится, и всё, вечный сон. Так нет же, поперлись невесть куда за каким-то особым сортом проклятого дерева, можно подумать обычных мучений мне мало будет.
- Чтобы мучился упырь в агонии лет сто, - передразнивая голос местного батюшки, промычал я.
Попасться на такой ерунде, вспоминать тошно. Но мысли о провале в очередной раз поползли в голову, выковыривая из памяти образы месячной давности.
Холодная, осеняя ночь, промозглый ветер, противно моросит дождь, ни луны, ни звезд, кромешная тьма - самое лучшее время для нечисти. Зачем свет, когда можно ориентироваться по человеческому теплу? Третья хата от частокола принадлежала охотнику Кузьме. Мужик хороший, но скупой и в крайней степени недоверчивый. Ну чего ему стоило дать опохмелиться с утра? Выпили бы по стакану бражки да разошлись с миром, но нет, скандал закатил, пьянчугой обозвал, все на глазах у Варвары. Стыдоба. Ведь пью не больше его. Ничего, я не злопамятный - отомщу и забуду.
В очередной раз приложил ухо к ставням, услышал громкий мужской храп, сообщивший мне, что в хате все спят. Варвара, душа моя, давно уже лавку греет, а этот только сейчас улегся. И как угораздило такой красавице родиться от такого сквалыги.
- Что же, не опохмелился бражкой, опохмелюсь твоей кровушкой, - тихо пробубнил я, морщась от пылкости фразы.
Вламываться через окно или тем более парадный вход - дело пагубное и шумное. А задние сени - самое то, тем более, засов хлипкий, ногтем подцеплю и все, я внутри. А там уже морок навести сил хватит. Все вышло, как планировал: протиснулся в узенькую щель двери, защекотал в носу запах зверобоя, жар от печи обдал лицо, я оскалился в предвкушение хмельной кровушки
- ААА! Больно. Твою же поперек корыта, да за ноги об угол, - я матерился во всю мощь легких, подвывая не хуже волка.
Правая нога угодила в капкан. Надо бежать. Я рванулся, да куда там - проклятая железяка надёжна, закреплена цепью к стольному столбу.
- Вот я тебя, ворюга, - из горницы выскочил в одно рубахе охотник, не раздумывая принялся молотить меня здоровой дубиной, которой мы с его папашей теля по молодости глушили. Каждый удар сопровождался матюгами про меня, мою семью, наши отношения с различными животными и нечистью. Я выл в попытках вырваться, нет, чтобы бы морок натянуть. Ну, обвинил бы Кузьма в попытке пролезть к Варваре, побил еще разок, да через месяц уже не вспомнил бы никто о моей неудачной попытке. А так вырубился в облике упыря, теперь вишу, жду смерти.
Жаль только сторожа убрали на второй день, даже поизмываться не над кем. С другой стороны, всё правильно, куда я денусь, привязанный к потолку, а у человека и без охраны всяких упырей дела имеются. И вообще народ у нас в селе практичный и беззлобный, меня почти не били, так, попинали сначала сгоряча, да и только. Если бы не поп, то и закопали бы давно, с колом в груди.
Скучно.
Думы перескочили, с одного неприятного воспоминая на другое. Поп, брызжа слюной, орал на мужиков, дабы они били меня каждый вечер перед молебной. На вполне простой вопрос: "Зачем?" - местный блюститель потерянных душ не нашел слов для пояснения, просто рявкнул: надо. На что получил ответ: тебе надо, ты и бей. Это наверняка и подвигло попа на поиски особого кола. А потом началось, староста Варлам почти каждый день приходил с каким-нибудь мужиком, а то и бабой. Громогласно объявляя: вот он, ваш злыдень. После следовало обвинение, начиная от сокращения удоя до убийства тещи старосты. Хоть я и тварь безбожная, но обидно, до нервного тика под правым глазом. Если бы не я, то волколак задрал бы не только тещу и батрака Анисима, так еще б пол деревни, пока мужики разбирались бы, что да как. И кикимору спровадил, дабы молоко у коров не воровала, а поп все одной гребенкой чешет. Кузьма б объяснил неучу, в чем суть да дело, только городской разве станет слушать. Да и следопыту неприятности огребать не с руки. Эх. Скоро в разбое обвинят, наверняка кто-нибудь видел, как гоняю лиходеев по лесу.
Поерзал на веревке, пытаясь размять затекшие мышцы, как обычно, не вышло. Кузьма вяжет умело. Это еще не самое паскудное, вот отсутствие кистей рук, очень докучает. Ладно, на руках понятно, чего рубить, дабы путы не перерезал когтями, но вот на ногах на кой? Хотя батюшке только бы рубить.
Сверху послышался скрежет ключа по замку, о, гости пожаловали. Дверь открылась бесшумно, дневной свет ударил в глаза, заставляя жмуриться, дым от факела порадовал нос новыми запахами. Ага, легкая поступь Кузьмы, шаркающие шаги старосты, тяжелый топот Попа, а это что за семенение. Кто-то новенький.
Открыв глаза, окинул присутствующих кровожадным взглядом, из образа выходить никак нельзя.
Как всегда, охотник впереди, огромный, словно медведь, в неизменном шерстяном свитере и, конечно же, в дорогих и очень удобных сапогах. Мечта любого сельчанина. Насупив лохматые брови и внимательно осмотрев меня, Кузьма хмыкнул в черную бороду, отошел вправо. Следом вошел, понятно дело, поп, в черной рясе, с огромном крестом, лежащим на пузе (все местные носят крест на груди, чтобы защитить душу, хранящеюся в груди, ну а Поп оберегает пузо, кому что важнее), злобно глянул на меня, осенив крестом, побрызгал святой водой. Как и раньше, ничего не случилось, батюшку это нисколько не огорчило, привык, наверное, поначалу просто трясло от моего равнодушия к святым церемониям. Вскинув подбородок кверху, резко отвернулся, уперев взгляд в кладку каменщика Феакула. И что он там интересного нашел? Староста, как всегда, встал возле двери, скрестив руки на груди, с хитрым прищуром, на сухом лице маленькая, аккуратно обстриженная борода смотрелась зловеще. Варлам вообще странный человек, всё про всех знает, откуда и как - не понятно. Сколько раз его пытались спихнуть или задавить. И что? Третий десяток как был старостой, так и остался. А самое паскудно, все ему должны, кто больше, кто меньше, но всё село. Последним гостем оказался дородный мужичок в дорогой одежде, оперевшись рукой о стенку, он хлопал глазами, пытаясь рассмотреть меня.