Солнце давно встало, что меня немного удивило. Я много лет просыпалась с рассветом, в Нижнем городе, и даже в Среднем, там спать до полудня не принято, все заработки проспишь. Потому была немного обескуражена. Неужели я так быстро вернулась к той жизни, которая у меня была раньше? Или это просто последствия вчерашнего полуночного бдения?
Анни рядом не было, а ее заливистый смех слышался в гостиной. Улыбнулась, как хорошо, что дочка со мной. Еще бы забрать Лушку. Сердце уже привычно кольнула. Я чувствовала себя виноватой, перед сыном. Но я должна была оставить его, ради будущего.
Накинула халат, поданной горничной с улыбкой, внезапно чем-то напомнившей мне Ариту, которая прислуживала мне в королевском замке. Хотя внешне они были совсем разные, Арита была похожа на прежнюю меня, а эта горничная выглядела гораздо старше, была немного полноватой, смуглой и темноволосой. Наверное, она такая же умелая и опытная, как Арита. И именно это сходство я и уловила.
— Мама, — радостно закричала Анни, когда я вышла в гостиную. Она подбежала ко мне и запрокинув голову заглянула в глаза, — а можно Катрила будет жить со мной? Пожалуйста...
Катрила, та самая девчонка, которая вчера мелькнула с подносом, сидела на корточках на ковре, держа в руках тряпичную куклу, и смотрела на меня огромными испуганными глазами. Худенькая, русоволосая, большеглазая, чем-то неуловимо похожая на маленького олененка, который пригнулся и прижался к земле, готовясь сбежать от опасности.
— Анни, я не думаю, что это хорошая идея, — нахмурилась я. Опять мои дети взялись за старое, мелькнула мысль, подбирают брошенных людей. — Ты же знаешь, скоро мы отсюда уедем. И вряд ли нам позволят забрать Катрилу с собой. Тем более, она из Абрегории... И у нее там родные и близкие...
— Ваша светлость, — за моей спиной, не показываясь на глаза, заговорила горничная, — сирота она. И отец и мать казнили, когда девчонке и пяти лет не исполнилось. Ежели заберете, мы, — она на мгновение замолчала, словно затрудняясь как обозначить это «мы», — все вам благодарны будем.
В глазах девчонки вспыхнула, но тут же погасла надежда. Я не собиралась вешать на себя еще одну обузу. Но... что-то свербело в груди, не давая просто пойти завтракать и забыть про девчонку. Тревожность какая-то. Вроде занозки, которую не видно, а покоя от нее не будет, пока не вытянешь. И я повернулась к горничной. Только она могла объяснить мне, что не так с этой девчонкой, и с этой просьбой.
— Рассказывай, — приказала я ей, усаживаясь на диван перед столиком, на котором стоял поднос с завтраком.
И горничная, кинувшись наливать мне чай из тяжелого глиняного чайника, стоявшего на низкой курительнице, в которой лежали угли, затараторила:
— Да, что ж рассказывать-то, ваша светлость. Сиротой же она осталась. Защиты у девчонки нет. Мы-то ее, конечно, как можем прячем, с собой таскаем. Да только мы-то люди подневольные, коли господа прикажут, так и уйти придется, да девчонку оставить.
Я нахмурилась. Взяла чашку, глотнула непривычно терпкую горечь крепкого настоявшегося чая... все же взвар мне нравится больше. А вот традиционные абрегоринаские булочки-спиральки с медом и пряностями в прошлом я очень любила. И сейчас, предвкушая, выбрала ту, которая была полита медом обильнее всего. Кивнула горничной, прежде чем откусить.
— Ничего не поняла. Поясни. — пряная сладость окутала язык, перебивая горечь чая. Я должна была признать, с взваром совсем не то. Абрегорианский чай идеально подходит к абрегорианским булочкам.
— Ну, — горничная вздохнула, — сирота девчонка, отца-матери нет. Наши-то дочери по комнатам сидят, на люди не показываются. А Катрила работать должна. Ее-то кормить-одевать некому. Я хотела ее к себе забрать, да герцог Форент не позволил... Отец ее стражником служил, а мать горничной в ваших девичьих покоях была. Когда вы бежали, она вас из посольства вывела, а он пропустил. Вот герцог Форент и того... их обоих, — вздохнула она, — а девчонку работать заставил. И помогать запретил... А как она подрастать стала, так мужики на нее заглядываться стали, вслед посвистывать. Пока-то еще не трогают, а вот как первую кровь уронит, так... — она не договорила. Замолчала и отвернулась. — Не принято ж у нас, чтоб приличные девицы перед мужчинами крутились... а коли крутиться, значит неприличная...
Она непроизвольно всхлипнула и вытерла слезу рукавом, отступив на пару шагов назад.
— Простите, ваша светлость, — повернулась она ко мне, — больно уж душа за дитя невинное болит. Мы-то с матерью ее подруги были. Дочки-то наши, почитай, вместе росли... Я как могу прикрываю, но...