НАДЯ. Подождите. Видите ли, Кирилл действительно довольно часто к нам заходит. Он дружит с Лидой, еще со школьных лет…
ШУРА. Я знаю, я знаю. Вы не понимаете, у нас с ним такие отношения, довольно свободные. Дело в том, что я сама мало куда хожу. И было бы глупо привязывать его к своей юбке. Я не люблю об этом говорить, но дело в том, что я быстро устаю, у меня неважное сердце.
НАДЯ. Мне кажется, Шура, что Кирилл больше сюда ходить не будет. Он ходит, собственно, к Лиде…
ШУРА (быстро). Ну да, я знаю, я знаю.
НАДЯ. А теперь они поссорились.
ШУРА. Это ерунда, все ссорятся.
НАДЯ. Нет, мне кажется, что они серьезно поссорились.
ШУРА. Это правда?
В прихожей послышались голоса Лиды и Кирилла.
НАДЯ. Во всяком случае, больше он сюда приходить не будет.
Кирилл и Лида вошли. Шура отвела глаза в сторону, молчит. Потом заторопилась.
ШУРА. Не удивляйся. Мне вдруг дали два билета в Филармонию, я думаю: где ты? Прибежала сюда, перепугала Надежду Георгиевну. Но теперь мы уже все равно опоздали. Даже к лучшему, пойду домой, засяду за тетрадки. Ты посиди здесь, отдохни, я тебя не тащу. А я побежала. (Наде.) Извините за непрошеное вторжение. У вас там не трудный замок? (Ушла.)
НАДЯ (Кириллу). Догони ее. Она здесь стоит, на улице. Иди.
КИРИЛЛ. Я вернусь.
ЛИДА. Завтра.
НАДЯ. Нет.
ЛИДА (Кириллу). Ладно, потом.
Кирилл ушел.
НАДЯ. Больше он сюда не придет. Завтра вы распрощаетесь.
ЛИДА. Ни за что. В крайнем случае будет плохо нам двоим.
НАДЯ. Хуже будет не вам, а ей.
ЛИДА. Он не ей изменил. Он мне изменил. А теперь он ко мне вернулся. И все.
НАДЯ. Лида, так нельзя жить!
ЛИДА. Только так. Я пробовала жить по-вашему, у меня не получилось. Теперь я буду жить по-своему. Ты хотела прожить тихо и скромно и чтобы я тоже прожила тихо и скромно? Мы только мошки, мы ждем кормежки? Это вы прогнали Кирилла. Он ни в чем не виноват. Здесь его не поняли, тогда он с кем-то познакомился, и она его поняла. Все естественно. Мне надо было не слушать вас. Я должна была догнать его на лестнице и притащить обратно! Что делать, придется мне не послушаться тебя теперь. Я понимаю. Ты рассуждаешь здравым смыслом. Правда, не своим, а дядиным. Но, как видишь, мне это не принесло счастья. Может быть, тебе принесло? Не знаю. Когда тебя брали учиться, ты не пошла, решила, что это неблагоразумно. А теперь? Если бы тебе было двадцать лет, смазливая мордочка, можно было бы как-нибудь проехать. А если этого нет? Доброе слово и кошке приятно? Это твой идеал?
Надя размахнулась, темнея от злости, не глядя куда, хлестнула Лиду рукой. Лида смотрит на нее молча, потом пошла прочь, устроилась поудобнее и заплакала. Надя все стоит.
НАДЯ. Я виновата. Я это знаю давно. Я ничего не имею права от вас требовать. Встречайся с ним, люби его, живи как тебе лучше.
Лида поднялась, собирается.
Куда ты?
ЛИДА. Мне пора.
НАДЯ. Не уходи. Не надо сейчас, побудь дома.
ЛИДА. Пусти! (Освободилась, ушла.)
НАДЯ (постояла и с коротким стоном, словно у нее подкосились ноги, рухнула на кровать. Сжав веки, она мотает головой и повторяет все одно). Что делать? Ну что делать? Ой, ну что же делать?
Прошло время. Сестры помирились.
НАДЯ. "Это уж закон судеб-с… Что предначертано, того человек не может-с…" (Иначе.) "Это уж закон судеб-с…"
ЛИДА. Как ты странно говоришь. Надо твердо, уверенно! "Это уж закон судеб-с. Что предначертано, того уж человек не может-с!".
НАДЯ. Ты же ничего не знаешь – ни пьесу, ни роль, как ты можешь меня учить!
ЛИДА. Я не учу, просто мне кажется, что это нужно произнести более твердо, сама фраза требует. Благодарю бога, что сия чаша меня миновала!
НАДЯ (помолчала. Но когда Лида вышла отворить дверь, повторила более твердо). "Это уж закон судеб-с…"
Входит Колдунья.
КОЛДУНЬЯ. Надя, я вчера была в театре.
НАДЯ. Что же ты мне не сказала! Я бы тебе дала контрамарку.
КОЛДУНЬЯ. Ничего, я удобно сидела, купила билет.
НАДЯ. Понравилось, нет?
КОЛДУНЬЯ. Очень понравилось.
НАДЯ. У меня маленькая роль. Когда выходят девушки, я в сиреневом.
КОЛДУНЬЯ. Сначала мне показалось, что ты в красном, потом разглядела. Я боялась, что тебя не будет слышно, такой большой зал. Когда ты сказала: "Доброе слово и кошке приятно",- так хорошо, так тихо сказала,- у меня из глаз полились слезы. Действительно, доброе слово!… Ты знаешь, как ко мне относятся в общежитии. Когда тебя невзлюбят, потом трудно разубедить. Но помнишь, ты пришла к нам и сказала мне доброе слово. И ушла. Хотя у меня все и по-прежнему… А дальше, во втором действии, ты так покачала головой и говоришь: "Любовью оскорбить нельзя". Действительно, если бы тебя полюбил даже плохой человек, то ведь все равно любовью оскорбить нельзя.
НАДЯ. Неля, я так рада, что ты пришла. С сестрой я сейчас не общаюсь, вообще замкнулась. Наверно, потому, что мне очень не везет. Помнишь, я говорила: лишь бы взяли, я буду на все согласна. Нет, видно, человек неблагодарное животное. Вот мне уже и мало этого, вот мне уже и плохо. Я попробовала приготовить большую роль, показала – не понравилось. Попробовала другую, третью – то же самое. Может быть, со мной что-то произошло, раньше я была другая. Я помню, как я ходила по улицам, смотрела на окна и пыталась вообразить: что, если б я жила здесь? Какая бы я была? Вокруг меня уже другие люди, из окна видно другую улицу, другие дома, другие деревья, я сама другая, у меня все другое… Но это было давно. Теперь я не смотрю на окна, мне некогда. А жизнь бежит себе, каждый день новая. Танцуют по-новому, целуются по-новому… Я так рада, что ты пришла. Ты посидишь, ладно?
КОЛДУНЬЯ. Посижу, посижу.
НАДЯ. Может быть, все-таки попробовать еще одну роль, рискнуть на один глаз?…
(Взяла гитару.) Давно не пела. Я сама с собой не люблю петь, а дома – некому, в театре – тоже ни к чему. Вообще я замкнулась… (Поет.)
Оделась туманом Гренада,
Все дремлет вокруг,
Все манит к свиданью,
Открой же вентану, Эльвира,
Не медли, друг мой милый.
Час любви улетает напрасно!…
Затемнение.
Время покатилось дальше.
Воскресенье. В комнате один Ухов. Он вырезает из газеты статью, приговаривая:
"Слушай, Карлос! Я требую, чтоб улыбнулся ты!…"
Зазвонил телефон.
УХОВ. Да?… Ее нет дома. Что передать? (Записал на листке.)
Еще раз зазвонил телефон. То же самое… Пришла Надя.
Садись и сиди, я все сделаю сам.
НАДЯ. Где Лида?
УХОВ. Пошла к Кириллу, наряжалась тут… Нет, все-таки Шура оказалась благородным человеком. Никаких сцен, никому ничего не сказала, взяла и ушла. Куда уехала, к родителям?
НАДЯ. Не знаю.
УХОВ. Хоть и некрасиво все это получилось – ну ладно уж. Решили так решили. Они тоже достаточно помучились, хватит.
НАДЯ. Была на выставке детского рисунка. Все странно, смешно, необузданно… Но если вдуматься – именно то, чего мы, взрослые люди, никак не можем добиться.
УХОВ. Когда же теперь Лида к нему переедет?
НАДЯ. Не знаю.
УХОВ. Шут с ними, может, отметить как-то это дело? Особенно называть не надо, так, в узком кругу. Или – потом, когда вся бумажная процедура закончится?
НАДЯ (разглядывает рисунок). Нарисован сеятель. Голова куда-то повернута, нос крючком, извернулся, бросает невесть куда. И такая вот улыбка! Он сеет. Он рад. Он верит в будущее! Вот это искусство. Как этому научиться, не знаю…