«Никакого порыва, взгляда, жеста!» — Максим Андреевич опустил глаза, задержал в груди готовый вырваться вздох… Но тут же как бы отрезвел. Собственно, что это такое? Жена и прежде скуповата была на ласку. Но разве дело в бурном выражении чувств? Появление ребенка, новые заботы — каково ей, не приспособленной к жизни. Говоров опять с нежностью взглянул на жену: «Она просто устала».
— Максимушка, родной мой, — раздалось в комнате, и невысокая худенькая женщина в поношенной плюшевой шубке с лисьим воротником порывисто кинулась к нему. Из-под платка выбились черные с сединой прядки волос.
— Маша!
— Братушка ты мой!
Она трогала его маленькими руками и все хотела дотянуться до волос, до глаз, до лба его. И Максим Андреевич склонил к ней темноволосую, вихрастую, как и в детстве, голову.
Мария Андреевна, единственная сестра Говорова, была старше своего брата на одиннадцать лет. Родителей Говоровы лишились рано. Максима воспитала сестра.
До сих пор Максим Говоров считает себя виноватым перед сестрой: из-за него она не вышла замуж.
…Тепло, благодарно он смотрит на сестру. Она суетится около стола. У нее вечно много дела. Сорок пять лет, а кажется она старше, лишь глаза молодые, искрящиеся.
— Тебе налить? — спрашивает она брата и, не дожидаясь ответа, наполняет его стакан чаем, пододвигает сахар, берет чашку Нины, наливает ей.
— Сегодня у нас только один родился, мальчик. Чувашик, курносый, щекастый… — Мария Андреевна улыбается: — Не ребенок, а груздочек. Отец на фронте сейчас. На побывку в прошлом году приходил, так же, как ты, после ранения.
Мария Андреевна хлопает себя по лбу, вскакивает с места.
— Эх, и память!.. Нина, варенье-то мы и забыли… Клюквенное, Максим! Сахару не было, так я меду достала, на нем и сварила.
И вот из какого-то тайника в углу, за сундучком, она извлекает небольшую стеклянную банку варенья.
Уже давно полночь. У Нины — сонные глаза. Она сидит молча, иногда принужденно улыбается.
— Пора спать, детушки, — сказала Мария Андреевна, но сама же опять заговорила:
— Максим, и когда только война кончится? — Она подняла платок к глазам, боязливо шепнула: — Вот уедешь снова…
— Ну и что же, поеду, — ободряюще произнес Максим Андреевич: — И поеду, и снова вернусь.
— Дай-то, бог, — прошептала Мария Андреевна, поправляя свою белоснежную косынку.
Мария Андреевна, фельдшерица-акушерка, настолько привыкла к косынке, что и дома не могла без нее обходиться.
— Когда останавливался в Москве, — заговорил Максим Андреевич, — зашел в главк. — Он смущенно улыбнулся. — Полюбопытствовал, где инженеры-торфяники требуются.
— Ну, и где требуются? — спросила Нина.
— Везде… Но я авансом дал согласие поехать в родные края — уральские.
Заулыбалась, порозовела Мария Андреевна, подошла к брату:
— Домой, на Урал, ой, хорошо, Максимушка! Я тоской изошлась по нему… Сколько лет ведь!.. С Андрейкой за грибами ходить будем, охотиться научи его, Максим…
И опять встревожилась:
— А вернешься ли?
— Вернусь, Маша, вернусь! Вот увидишь. Чертовски глупо погибать, когда довоевать осталось пустяки! Нина, — обратился ом к жене, — а ты как смотришь, если после войны мы двинемся на Урал?
Рассматривая искусно переплетенную бахрому скатерти, сделанной еще матерью Говоровых, Нина вяло протянула:
— Мне все равно. Есть пословица: «Куда иголочка, туда и ниточка». Только… — она подняла голову, — уральские торфяники — это, кажется, глушь беспросветная.
— Вот уж совсем нет! — убежденно взмахнула рукой Мария Андреевна. — Что ты, Нина? Там сплошные леса кругом — хвойные, и сосна тебе, и ель, а пихты — красавицы, и цветов, ягод, грибов разных… Раздолье для любителей.
Максим Андреевич добродушно засмеялся:
— Убедила! — кивнул на жену, которая молча пошла за перегородку, подумал: «Неужели Урал ее испугает?»
Из-за перегородки мелькнуло платье Нины, а затем выглянула она сама, бросила на мужа ласковый, зовущий взгляд.
Он прошел к ней.
— Эх ты, ниточка моя!
— Что? — она удивленно обернулась к нему, забыв о подушках, которые собиралась взбить.
— Слушай, Нина, — сказал Говоров вполголоса и дружески просто, — неужели тебе всегда хочется быть только ниткой?.. — Он усадил жену на край кровати, сел рядом. — А ты не задумывалась над тем, что мне тебя иногда хочется и иголкой видеть — так сказать, правофланговым, направляющим?
— Нет, не задумывалась, — чистосердечно призналась она.