Однажды Лиза проснулась особенно рано. Она тревожно спала ночью, не отдохнула, чувствовала большую усталость. Под глазами легли синеватые тени. Флигель за ночь выстыл. Не хотелось вылезать из-под одеяла. Но что делать? Надо вставать, готовить завтрак, заштопать Аркадию носки. Аркадий тоже проснулся и лежал с открытыми глазами.
— Куда ты так рано? — спросил Аркадий, видя, что Лиза хочет подняться с постели. — Полежи еще…
И он привлек ее к себе. Лиза ласково улыбнулась.
— Нежиться в постели — чудесно… Но куда было бы чудеснее, если бы завтрак сам собой приготовился, а веник выбежал бы из угла и подмел пол…
Аркадий засмеялся.
— Нет, вряд ли ты от них дождешься инициативы!
— А от тебя? — полушутя спросила Лиза.
— Ну, что ж, пожалуйста, — сказал Аркадий, и Лиза уловила какую-то новую, неприятно поразившую ее нотку в голосе мужа.
Аркадий поднялся с постели.
— Я готов, что прикажете делать? — с плохо скрытой досадой проворчал он.
— А почему ты сердишься? — спросила Лиза. — Я тебя не понимаю. Знаешь, Аркадий, не параллели ради, а просто… мне вдруг захотелось рассказать тебе о нашей семье. Кстати, ты меня о ней никогда не спрашивал. Мой отец уважал женщину. Помогал матери и не раздражался при этом. Папа никогда не спрашивал маму, в чем ей помочь. Он как-то сам видел все. Нет дров в печке — несет. Видит, в кадке на кухне нет воды — идет на колодец. Мы с Иринкой были совсем малы, но я помню, как отец, перекинув через плечо кухонное полотенце, с шутками вытирает чайную посуду. Они вместе очень быстро управлялись со всеми домашними делами и вечером, после работы, шли в кино, в гости, читали книги, газеты.
Аркадий усмехнулся:
— Попробуй, не подчинись твоей матери!.. Характерец… я представляю. Отец боялся ее, наверное.
Лиза, собирая со стола учебники и конспекты, оставленные с вечера, не глядя на мужа, медленно проговорила:
— Он любил ее.
Аркадий пристально посмотрел на жену:
— Упрек мне?
— Да нет. Я просто немножко удивляюсь.
Она прошла к кухонному столику. И, словно продолжая прерванный разговор, сказала:
— И восьмое марта у нас в доме было большим праздником. Отец делал нам всем подарки. На столе — традиционный пирог с цифрой восемь.
— Это и понятно! — пошутил Аркадий. — У вас же в семье женское засилье было, а у нас — семьдесят процентов мужчин!
— Так что же мне все-таки делать? — повторил Аркадий. — Ты так и не сказала — увлеклась воспоминаниями.
— Почисти, пожалуйста, картошку. — И, словно оправдываясь, Лиза добавила: — Она такая мелкая и всегда так много отнимает времени. У нас сегодня лекции с утра.
Аркадий прошел к кухонным полкам. И Лизе показалось, что он нарочито громко стучит кастрюлей, с раздражением бросает туда очищенные картофелины.
Увидев конверт со знакомым родным почерком, Лиза радостно воскликнула: «Наконец-то!» Зная характер матери, Лиза все-таки с нетерпением ждала ласкового материнского слова. Но, увы, его не было в коротком, сухом письме.
«Получила твое письмо. Мне никакого дела нет до того, кто он. И нечего мне расписывать о ребенке. Я не хочу иметь внучат от дочери, которая забыла себя и мать».
И дальше стояла еще одна строчка, написанная неровным дрожащим почерком:
«Моей Лизы теперь нет, есть другая, но та, другая, уже не моя».
В этот день Лиза впервые за все время учебы ушла с лекции. В крошечном флигельке, который она никак не признавала своим «домом», она не переставала думать о матери. Мысли ее уносились в родную Соколовку, в домик с белыми ставнями и молодой черемухой во дворе.
«Нет, мама, ты не отречешься от своей дочери. Не могу поверить, что я — «не твоя». Так говоришь не ты, а твоя обида, ты не можешь меня простить пока…»
Тяжелее вдвойне, когда знаешь, что ты сделал больно близкому человеку. О себе тогда забываешь — и все мысли о нем, близком. Лиза видела мать то больную и плачущую, то разгневанную, сдержанную, со строгими, ничего не прощающими глазами.
Под вечер Лиза расхворалась: отяжелела голова, начались колющие боли в пояснице. Пришлось лечь. Вскоре приехал Аркадий. На его шапке-ушанке — снежинки, воротник демисезонного пальто поднят.