Но из темноты раздался веселый голос шофера.
— А вот и я. Вы уж извините меня, но машину-то ведь тоже одну нельзя оставлять на улице…
— А человека можно?
— Но ведь я всего пять минут… Ну, идемте скорее. Держитесь за меня. Вот так. Крепче! И не сердитесь, пожалуйста.
Лиза почти не помнит, как схватилась за шнурок колокольчика у дверей родильного дома. Как во сне, она увидела широкоскулое лицо женщины в белом халате.
— Ну вот и все, готово… И покричать толком не успела… — У изголовья высокого больничного стола, на котором лежала Лиза, стояла пожилая акушерка с марлевой повязкой, закрывающей рот и подбородок. Из-под сросшихся густых русых бровей на Лизу смотрели светло-карие, очень живые, не по летам, глаза.
— Кто… у меня? — спросила с трудом Лиза. Она пыталась улыбнуться, но улыбки, кажется, не получилось: не хватило сил.
— А разве ты не слышала, мы же тебе сразу сказали, еще ребенок не успел у меня в руках пискнуть.
Акушерка сняла с подбородка повязку, улыбнулась хорошей дружеской улыбкой, как бы говоря: «Все в порядке! Страшное позади…»
— Дочка у тебя родилась. — Акушерка вздохнула. — А поди сына ждала? Все ведь вы одинаковы, особенно первородящие…
— Я ждала дочку.
— Вот и умница! — Акушерка хотела отойти, но Лиза слабо потянула ее за руку.
— Ну, что такое?
— Как она?..
— Хорошая… Голосистая.
— Кушать, наверное, хочет…
Карие глаза с материнской нежностью посмотрели на Лизу.
— Рано. Она еще не будет сосать. Нужно выдержать несколько часов. — Акушерка еще раз внимательно посмотрела на Лизу и, переходя на «вы», добавила: — А дочурка, вспомните меня потом, на вас будет похожа. Любавушка! — позвала она в открытую дверь: — Поспеши-ко сюда с тележкой.
В дверях появилась молодая широкоскулая женщина с завидно ярким румянцем. Перед собой она катила больничную тележку. Акушерка и санитарка Любава подошли к Лизе. Она, приподнявшись на локте, запротестовала:
— Да что вы! Я сама смогу уйти.
— Ишь, какая храбрая! — возразила акушерка. — Кто вам позволит? Давайте-ка с нашей помощью, вот так, вот так, боком переваливайтесь на тележку… Ну и все… Любавушка, прикрой ей ноги одеялом.
Санитарка укутала ноги Лизы байковым серым одеялом, что-то сказала акушерке. Та, видимо, соглашаясь, качнула головой. Лиза вопросительно посмотрела на нее.
— Любавушка сказала по-чувашски, что вы красивая. Да и как вас звать, спрашивает.
Лиза смущенно и почему-то робко посмотрела на Любавушку, негромко промолвила:
— Меня Лизой звать, Люба.
— Ага, Лиза, — санитарка кивнула и потрогала ее разбросанные по подушке косы.
— Длинные.
— Да, длинные, — улыбнулась акушерка. — Ну, Любавушка, поехали!
В палате, где лежала Лиза, было семь родильниц. Пятеро — чувашки, двое — русские. Почти все чувашки говорили по-русски. Лиза быстро освоилась в палате, женщины сочувственно отнеслись к ней. К каждой из них приходили родственники, друзья, знакомые. К Лизе никто не мог придти.
Особенно подружилась Лиза с молоденькой маленькой и крепкой чувашкой Мотей. Та уже ходила. Она одна из первых подсела к Лизе, разговорилась с нею. Охала, ахала и тихонько взвизгивала от удовольствия, слушая рассказ Лизы о Москве, институте, о себе.
— Мотя, а где ты работаешь?
— Да нигде, — не без гордости ответила она. — Мой мужик, как мы поженились, велел мне не работать.
— Зря.
— Почему ты так говоришь — «зря»? Он меня жалеет. Мне и по дому хватает работы.
— Вот именно, хватает. Но ведь у тебя есть свекровь — пусть возится с хозяйством, а ты-то зачем в него лезешь?
— Нет, я с тобой не согласна, — упрямо сказала Мотя. — Пробуй лепешки. Свекровь их принесла, она хоть и ворчит на меня, а уважает — каждый день приходит. Я внука ей в окно показываю. Мой мужик у нее один сын. Больше нет, остальные пять — сестры.
На соседней койке лежала средних лет женщина, Маруся, курносенькая, с продолговатым худеньким лицом, не похожа на чувашку. Она была учительницей начальной школы. Почти всегда Маруся молчала.
Лиза как-то спросила у Моти:
— Почему Маруся такая грустная?
— Загрустишь, небось. Третью девку принесла.
— Ну и что же? Она ведь не виновата.
— Не виновата, а все равно невесело. Мужик-то тоже от такой радости не запляшет.
Лиза взглянула в сторону Маруси. Она лежала с полузакрытыми глазами. Вид у нее был усталый, грустный. Лизе сделалось нестерпимо жаль ее.