Говоров эти три дня тоже не находил себе места — искал, разбирался, несколько раз бывал на их участке, и, как все, очень устал. Только теперь, когда причина ясна, когда найдено то, над чем мучительно бились десятки людей, ему стало легко и радостно.
— Отдыхайте, друзья… Поехали по домам… До утра! Все дело в моторах. Промышленный дефект. Завтра электрообмотку сменим… И — работать, работать! Три дня, товарищ Дружинина, нагонять надо!
— Нагоним, Максим Андреевич, обязательно.
Когда шли к узкой колее, Шатров по-отечески ворчливо выговаривал Говорову:
— Сам-то зачем приехал? Телефонной связи нет, что ли, у нас?.. Сообщил бы. Отдыхать и тебе надо.
Говоров на секунду задумался, а потом, обращаясь ко всем сразу, сказал:
— Просто, товарищи, хотелось посмотреть на вас… как вы обрадуетесь…
Он взглянул на Лизу и прочел в ее ответном взгляде горячую благодарность. И что-то еще непонятное, но относящееся, как ему показалось, только к нему, Максиму Говорову.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мечтой Ани Ромашкиной после строительного техникума было поступление в художественный институт на скульптурный факультет.
Но, едва успев закончить техникум, Аня попала на фронт в саперный отряд. И тем, что она на фронте находилась пусть и короткое время, но в саперном отряде — не в медсанбате где-нибудь! — Аня не на шутку гордилась.
Война закончилась, а в институт Аня так и не собралась поступить. «Папенек-маменек у меня нет, чтобы сделаться освобожденной студенткой», — думала Аня. Надо было работать. Но скульптуру она не забыла. В управлении торфопредприятия, в комнате, где они работали с Топольским, за шкафом стояла небольшая оцинкованная ванна с глиной, тщательно заслоненная листами фанеры.
Начальство предприятия обычно не заходило в кабинет Ани Ромашкиной, а предпочитало ее вызывать к себе. Прорабам же, бывавшим здесь ежедневно, было строго-настрого запрещено «совать свой нос», куда не положено, ибо листы фанеры предназначены «для особых нужд».
Об Аниной тайне знала только одна уборщица тетя Стеша, от внимания которой, как известно, в управлении не скроется не то, что ванна с глиной, но и каждая пустая спичечная коробка, окурок, обитающие вне пепельницы.
Конечно, уже через несколько дней и Топольский был посвящен в тайну. Снисходительно, осматривая результаты несмелых творческих замыслов Ани, Топольский сказал:
— Что-то в вас все-таки есть… Вон, например, тот старик, похожий и на кузнеца и на кудесника, он чем-то трогает… Или вот эта балеринка — право неплохо. Конечно, пластики у вас еще никакой…
Аркадий подошел поближе к шкафу, осторожно повернул балерину боком, спиной:
— Нет, ничего, ничего балеринка…
Мужественная Аня хотела в своем творчестве передать тему труда, волю и силу человека, но незаметно для себя она тянулась совсем к другому. Ей и самой больше нравилась девочка-пионерка, трогательно обнявшая козочку, или вон та юная вышивальщица. Любила Аня и свою балерину — хотелось передать в ней всю грациозность танца и уверенность исполнительницы.
И теперь Ане похвала Топольского была приятна. Она даже думала: «Мы с ним, пожалуй, сработаемся», — что с Аней, кстати, не часто случалось. По натуре была она резковатой и неуживчивой.
Закрывая шкаф, Аня смущенно произнесла:
— Да, конечно, все это и близко с настоящим искусством не лежало! — И вдруг, еще больше покраснев и став совсем не той Аней, какой ее знали все, кроме тети Стеши, призналась: — А бросить, знаете, не могу!
— И не надо, — сказал наставительно Топольский. — Если все ваши фигурки, — он кивнул на шкаф, — раскрасить — неплохо получится. Можете даже подработать на этом.
Аня гневно вспыхнула. Топольский, не замечая этого, продолжал:
— Впрочем, об искусстве мы с вами еще поговорим. А сейчас давайте — о работе…
Но разговора об искусстве между двумя строителями больше почему-то не возникало.
— Ну, вот, мы с тобой и дома… Давай сама снимай шубку, повесь ее… Валеночки тоже сними и надень тапки… — говорила Лиза, сбрасывая с себя теплый синий жакет, опушенный белой цигейкой, и такую же белую шапочку-кубанку. Путешествуя по участку и добираясь до него то на дрезине, то на попутной машине, а иногда и пешком, Лиза чувствовала себя прекрасно в этом коротком жакете.
— Разделась, Галочка?
Но Галинки уже не было. Лиза прошла во вторую комнату.
Аркадий сидел за небольшим письменным столом. Галинка в своей красной бархатной шубке, в белых пуховых рукавичках взобралась к отцу на колени.