— Ради жены-то и надо поднять парня… — попробовал убедить ее Говоров. — Семейная жизнь у них разлаживается.
— Почему мы должны мужа за женой продвигать. Его сама Марфуша всячески тянет-тянет, а он упирается. Выдвинем, задерет нос. — В этих словах прозвучала горечь, непонятная Говорову, и совсем уже жестко Лиза закончила: — Нет, я решительно против, Максим Андреевич. Пока против.
Разговор продолжался еще несколько минут, все с увеличивавшейся горячностью и раздражением обеих сторон.
— Вы что думаете, чуткостью своей красоваться собираюсь? — спрашивал Говоров.
— Ничего я не думаю… о вас! — вырвалось у Лизы.
— Ну что же, и на этом спасибо. До свидания, — злясь на себя и на Лизу, Говоров бросил трубку на рычаг. И так же, как Лиза, там, далеко на участке, подумал, что вчерашний разговор в сумерках был ошибкой, непростительной глупостью.
«Может, я был слишком резок, но так лучше», — подумал Максим Андреевич и горько усмехнулся.
Вскоре пришла свекровь Багировой, маленькая старушка, на вид тихая и скромная.
— Здравствуйте, здравствуйте, Матрена Семеновна, — пожал ей руку Говоров, — садитесь, пожалуйста.
Старуха села.
— Матрена Семеновна, у вас нелады в семье. Марфуша собирается уезжать отсюда.
Тонкие губы старухи собрались в оборочку.
— Вольному — воля. Захочет — держать не станем.
Он сказал строго:
— Вы-то, может быть, и держать не станете ее, да сыну — горе.
Старуха вздохнула:
— Кто его знает…
— Вот что, Матрена Семеновна, вы — старшая в семье, сноха вас уважает. От вас зависит ее благополучие. Внука-то любите?
— Какая бабушка своих внучат не любит — разве волчица только.
— Правильно… Уезжать кому-либо из вашей семьи не надо никуда. Скоро вы получите новую квартиру, отдельную — две комнаты, с разными там кладовками. Вам ведь тоже свой угол надо, что с ними, с молодыми, в одной комнате ютиться.
— А как же, конечно, надо, — лицо старухи потеплело. — А огородик-то близ новой фатеры будет ли?
— Будет, Матрена Семеновна, будет. И сад коллективный будет. У вас был сад дома?
— Махонький был.
— Ну, а здесь в коллективном саду получите большой участок. Только знайте, ухаживайте. Видели ведь, наверно, какая громадная площадь огорожена? Все это наш сад будет. Скоро саженцы привезем.
Максим Андреевич умолк, что-то соображая.
— Внук-то у вас дома? Нянчитесь с ним?
— Нет, в садик водим его…
— Так ведь вам совсем скучно день-то одной коротать… Корову надо завести… Вы вот что, Матрена Семеновна, скажите сыну, чтобы он ссуду взял у предприятия, взаймы денег на корову.
— Скажу, скажу, сынок. Коровку-то охота мне… — старуха посветлела. — И совсем как в деревне зажили бы.
— Ну, вот… А сноху, Матрена Семеновна, обижать не надо. Она ведь у нас уважаемый человек на предприятии, депутат… Только жить да радоваться.
— Да нешто, сынок, мы забижаем… Ну, поворчу, когда… мало ли дома бывает! По вечерам ей клубы разные задались…
— Добрее надо быть, Матрена Семеновна. Молодые ведь они с Василием-то. А вы так делайте: пошла сноха в клуб, цыкните на сына: чего, мол, дома-то сидишь. Иди тоже!
Старуха заулыбалась: уж больно прост да весел этот начальник.
— Ну, ладно, буду, нето, говорить так… А сноха ничего у нас и собой видная. Но задириста!.. — Старуха вздохнула. — Уступать, наверно, мне придется.
— А вы не бойтесь молодым уступать — любить вас будут больше.
— Ой ли! — усомнилась старуха.
— Увидите.
— Ладно уж… — махнула она рукой. У дверей вдруг остановилась, спросила:
— В гости-то зайдешь когда-нибудь?
— Зайду, Матрена Семеновна… На новоселье.
— Всего доброго вам, — сказала старуха.
«А хорош начальник… Добрый, веселый».
Но начальнику было совсем невесело.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Коллективный выезд в город, в оперный театр, наконец состоялся.
Максим Андреевич, прогуливаясь в фойе, приветливо кивал направо и налево.
Вот идут Багировы. Чернобровая румяная Марфуша держит под руку своего невзрачного белобрысого мужа Василия, любовно заглядывая ему в глаза.
В черной тонкого старинного сукна тройке, в скромном темном галстуке прошел своей прямой походкой Степан Петрович Шатров с кульком яблок, ни на кого не обращая внимания, потому что еще издали заметил белоснежную косынку Марии Андреевны.
Наблюдая за Шатровым и сестрой, Максим Андреевич радовался. Он понимал, что сестра решилась, наконец, «устроить свою личную жизнь». Это было единственное, что отвлекало его сегодня от мрачных мыслей, от непонятного душевного беспокойства.