— Ты видишь это? — спросила она меня.
Я прикусила губу, прижимая основание ладони к одному глазу, в то время как из другого продолжали течь слезы.
— Что вижу?
— То, что тебе нужно.
Я кивнула, потому что это было так. Я видела это. Я видела все и даже больше.
— Как ты смогла так легко принять это? — прошептала я, мои слова были едва слышны от горя.
Мама вздохнула, сглатывая собственную боль.
— Прощать намного легче, когда у тебя есть опыт. Я потратила годы, чтобы научиться прощать себя. Когда-то я была предательницей. Я была врагом. Жизнь хрупка, поступки могут быть опрометчивыми, а прощение всегда дается с трудом. Твой отец не идеален, как и я. Как и ты. Как и Галлея. Несовершенство — это то, что связывает нас вместе. Наша общая нить. Мы все можем ошибаться, но мы также способны прощать. Это и делает нас более сильными людьми.
Я фыркнула, все еще покачивая головой, позволяя ее словам проникнуть во все мои замерзшие, закупоренные места.
— Они действительно любят друг друга?
Она мягко улыбнулась.
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что сделала это намного сложнее для них обоих. Я разрушила нечто прекрасное, когда прекрасное в жизни так быстротечно. Галлея уехала из-за меня. Папа остался из-за меня.
Непоколебимость моих предубеждений подвела меня. Когда-то они делали меня сильнее. Негодование подпитывало меня. Негативная энергия была моим двигателем. Люди принимали эту энергию за силу, но на самом деле она лишь высасывала чувства и истощала нас. Я была бесплодна. Полая оболочка.
— Думаешь, уже слишком поздно? — спросила я, поднимая на маму покрасневшие от слез глаза.
Она даже не вздрогнула.
— А ты?
— Ты продолжаешь отвечать вопросами на вопросы.
— Так мы находим ответы.
Мой взгляд вернулся к альбому, где хранились ответы. Где они дремали, затаившись, ожидая, когда их обнаружат и воплотят в жизнь.
Я обладала силой.
Властью разрушать и властью исцелять.
Я подумала о пазле, который мы с папой делали много лет назад. О том, который был с приклеенным неровным кусочком. Этот пазл никогда не будет идеальным. Он никогда не будет таким, каким я его себе представляла. Но все равно это был готовый пазл, каждый кусочек которого был скреплен именно так, как должно.
Я положу последний кусочек на место.
Несовершенный.
Неидеальный, но завершенный.
И тогда, наконец…
Можно будет начать собирать новый пазл.
ГЛАВА 39
В дверь постучали.
Поднявшись с тренировочного коврика в спальне, я вскочил на ноги и стал искать чистую футболку, вытирая полотенцем пот с лица.
— Иду. — Я выключил радио, решив, что это моя пожилая соседка пришла попросить сделать музыку потише.
Перекинув полотенце через плечо, я подошел к входной двери и потянул ее на себя.
Ничего.
Там никого не было.
Я моргнул, оглядывая пустой коридор. Затем, вздохнув, покачал головой и шагнул назад, чтобы закрыть дверь.
Но в тот момент, когда я опустил глаза, что-то привлекло мое внимание.
Мое сердцебиение участилось втрое.
Это была моя фотография. Фотография, наклеенная на картонную бумагу кремового цвета, обведенная синим маркером и подписанная красивым почерком. Рядом лежала маленькая записка.
Я наклонился, мой пульс зашкаливал, и я поднял листки с пола.
Смущенные, недоверчивые глаза пробежались по снимку, пока я осознавал, что это такое.
Почерком Галлеи было написано: «Он видит меня».
Это была та самая фотография, которую она сделала весенним днем, давным-давно, на заре наших зарождающихся отношений, и которая перевернула мой мир. Я сидел на скамейке в парке, а она размахивала перед моим лицом одноразовой камерой. Это был ее первый опыт в фотографии. Ей удалось запечатлеть подлинную реакцию, несмотря на мои попытки оставаться невозмутимым. Улыбка. Блеск в глазах.
Начало конца.
На мои глаза навернулись слезы, пока я изучал снимок и ее слова.
Он видит меня.
Я действительно видел ее. С того момента, как мой взгляд упал на грустную девушку в озере, смотревшую на мрачную, темную поверхность воды, я не просто заметил ее. Я видел ее боль. Ее потерянность. Ее безнадежность. Я чувствовал ее. Она проникла внутрь меня и больше никогда не покидала.
Я вздохнул и переключил внимание на сопроводительную записку.
Уитни?
Я нахмурился, и сердце снова подскочило.
Нет…
Тара.
Это был почерк моей дочери. На клочке линованной тетрадной бумаги было нацарапано несколько слов. Слов, от которых у меня перехватило дыхание.