— Ещё совсем недавно ты очень прозрачно давала мне понять, что не считаешь меня ни близким, ни достойным. Твоего внимания и общения.
— Это была моя первая в жизни ошибочная стратегия. Я не разглядела твоего потенциала, приношу извинения. Кстати, я думала, мы уже проехали с тобой этот момент? — она приоткрывает один глаз и косится на меня, чуть повернув голову. — Диалог с отцом засветила тебе для того, чтобы ты первым начал задавать мне вопросы.
— Не понял?
— Ну и тормоз. Мне сложно самой инициировать эту тему! По вполне определённым психологическим причинам.
— Ну так и не инициируй?
— Седьков, ты кретин. Мне вот щ-ща даже хочется перейти на лексикон Мартинес — она знает толк в формулировках.
— Это твой завуалированный подкат ко мне, как к парню? Со стороны девушки-японки, которая мне симпатизирует?
— Не совсем. — Миру всё так же серьёзна. — Пожалуй даже, вовсе нет. Ладно, начинаем сначала. Ты понимаешь, почему никому нельзя говорить о том, что ты читаешь во внутреннем чате? Что можешь читать, — поправляется она. — И даже писать.
— Нет, но полностью полагаюсь на слова твоей матери, плюс Мартинес и Эрнандес. И на твои.
— Ты не должен быть в состоянии это делать физически.
— Кто сказал? Мало ли, как оно бывает? Человек — чертовски сложная машина и у каждого свой потенциал.
— Именно. Мозг — это машина. Он имеет частоты, фазы, амплитуды колебаний. Некоторые диапазоны человеку должны быть недоступны физиологически, м-м-м, так сказать, закладка разработчика. Намёк ясен?
— Вообще-то я атеист, но тезис понимаю и принять могу. Теоретически.
— Это давно доказано в массе компаний, в том числе у нас. Хочешь подискутировать?
Обычно она менее эмоциональна.
— Блин, брат с сестрой мирно едут в суд. Мне кажется, или кто то из нас начинает конфликтовать?
— Переживаю я, — беззащитно признаётся она.
И сразу становится нормальной.
— Я не конфликтую, — задумчиво продолжает Хамасаки. — Просто ты сейчас рассматриваешь меня, г-хм, как женщину, а не как собеседника — вижу же. Думаешь и ощущаешь с физиологической точки зрения и прикидываешь, как бы ты меня применял по назначению. Не как сестру, если что. В другом плане.
— Херасе. — А вот тут я резко осекаюсь и прикусываю язык.
— Хорошо, что не стал спорить.
— Я никак не привыкну, что в этом мире уже и твои мысли принадлежат не тебе одному. Справедливости ради: у меня получается надевать намордник на мои, твоими словами, физиологические хотелки.
— Да, ты держишь себя в руках. Но подсознание пробивается. Кстати, это тоже очень хорошая иллюстрация!
— На тему?
— Не переводи разговор. Частота взаимодействия в закрытом чате — недоступная натуралу конструктивно. Квадратная бутылка в стойку для круглых не влезает. Что неясно?
— Да понял я, понял. Причём сразу.
— Ты — потенциальный интерес для неких очень интересных научных исследований, — буднично роняет новоявленная родственница. — Не то чтобы в этом было что-то плохое, просто сейчас оно весьма не ко времени.
— Знаешь, а ведь я с вами четырьмя очень дисциплинирован, — неожиданно делаю вывод на свой собственный счёт. — Твоя мать сказала — и я сразу принял к сведению. И, словами одной нашей близкой подруги, втянул язык в жопу — хотя раньше послушанием не страдал. Теперь только читаю в чатах и сам ничего не говорю. Кстати, зачем ты решила ехать на такси?
— В нашей машине однозначно всё записали бы. Поехать на ком угодно другом — у всех будут вопросы уже в адрес HAMASAKI. А чего это родная дочь...?
— Понял, не продолжай.
В принципе, разделитель салона поднят и ситуация тут вроде как относится к разряду стандартных. Да и не понимаю я в местной технике на том уровне, чтобы спорить с Миру.
— Не поехать оказалось тоже нельзя, — пожимает плечами одноклассница. — Но я это не сразу поняла.
— А чем была бы плоха запись в вашей машине? Свои же?
— Мама с папой разводятся. Имущество пока общее, но уже есть споры о разделе.
— Между ними?
— Не только. Ещё есть родня с каждой стороны, там тоже образовалась масса претендентов.
— Мне Фомичёв в коридоре при всех ляпнул, что у меня активировалась какая-то первичная нейросеть. Я уже почитал в сети, что это такое — но не понимаю до конца. Это как-то связано с вашим пожеланием мне поменьше светиться в известных чатах?
— Да, причём прямо. Фуф, кажется, настроилась... Виктор, ты в курсе, кто убил твоего отца? И за что?
— Шутишь?!
— Нисколько.
— Не в курсе. Пока. Но я обязательно это выясню.
— Мой отец. Возможно, не своими руками, не один — но и он тоже.
— Хренасе.
Как реагировать?
— Поначалу я думала, что это он из-за мамы: они с твоим папой...
— Я знаю. Любили друг друга, если очень коротко и без подробностей. Причём твоя мама продолжает любить покойного отца Вити Седькова и сейчас. Слепой и, как по мне, саморазрушающей любовью. Себе не на пользу.
— Хорошо сказано, а для гайдзина — так и втройне. Да. Но есть один момент, который не стыкуется.
— Какой?
— Наши с тобой родители познакомились ещё до того, как нас с тобой забацали с законными супругами. Походу, как бы не пару десятков лет тому. Почему мой папа всё это время закрывал глаза, терпел? А сейчас вдруг на старости лет спохватился? Не поздно ли у него гордость взыграла?
— Умеешь ты задавать вопросы. Знаешь, сейчас еле удержался, чтобы не сострить.
— Заметила и оценила. Кстати, ты совсем не нервничаешь, обратил внимание?
— У меня не особо прочные эмоциональные связи с биологическими родителями. Не хочу напрягаться и думать, как так получилось, — практически не лукавлю.
Бог его знает, какие приложения у неё сейчас активны.
— Да, я заметила и рада. Иначе этот разговор мог бы стать более тяжёлым. Ты сейчас себя ведёшь как японец, кстати! Это комплимент.
Она оглядывается по сторонам, решительно подвигает меня на край заднего сиденья и ложится в горизонтальное положение, располагая голову на моих коленях:
— В знак доверия!
— Так и тянет спросить, не завуалированный ли это ответ с тем самым сексуальным подтекстом. На мои подсознательные рефлекторные ожидания в твой адрес.
— Нет, — спокойно отвечает Миру. — Но не знаю, как тебе доказать — у тебя всё равно нужных расширений нет.
— Да ладно, не надо ничего доказывать. Я, в принципе, от Мартинес и Эрнандес уже знаю, как выглядит одноклассница, которой от меня чего-то надо. Ты не похожа.
— Я не испытываю чисто физиологического удовольствия от процесса, м-м-м, ты понял, какого. Могу пойти на это из благодарности, жалости, аналогичных побуждений — но это будет именно что моя уступка и благотворительность. Если бы ты очень попросил — наверное, могла бы дать. Но с эмоциями резинового робота и без встречных движений.
— Экая досада.
— До Мартинес и Эрнандес мне очень далеко: лежала бы бревном и незаметно листала бы сеть через концентратор. О темпераменте речь точно не идет.
— М-да. Как ты ловко спрофилактировала.
— Что именно?
— Теперь неприятно рассматривать тебя в качестве объекта этого самого.
— Самооценка?
— Да. Ты умная. Это не ирония, в который раз поражаюсь.
— Да тут очевидно. Думаешь, я не читала серьёзных книг на эту тему? В общем, сейчас начнётся передел в верхах, — переходит она на другую тему.
— За бессмертие, я помню. Конкурирующих научных направлений, грубо говоря, два: вы и хань.
— Да. Есть только один небольшой момент, в котором я с мамой не согласна. Твой отец представлял третье направление.
— Тика-сан говорила же, что у отца была комбинация первого и второго? Я так понял, что он шёл за вами в кильватере, переосмыслиливал и компилировал — но нового не рожал. Ошибаюсь?
— Мне кажется, это было справедливо лишь поначалу. Просто Сергей Седьков на каком-то этапе дошёл до такого уровня понимания, что в одно мгновение решил превратиться в Мартинес. В нашу Мартинес.