— Я не спорю. — Осторожно кивает Сосохара.
— Соответственно, моя точка зрения от вашей может отличаться, — продолжаю. — А какой орган федерации уполномочен вносить ясность и мир между субъектами, если они друг с другом несогласны, а таковая ясность прямо требуется процессуально?
"Бл*, где ты этого нахватался?!😲" — темперамент Мартинес сейчас явно работает против неё.
Она то ходит вперёд-назад, то садится в кресло, то подрывается из него. В общем, похожа на запертую под стаканом пчелу.
— Федеральный суд, — на автомате роняет юрист без даже тени неуверенности и начинает смотреть на меня твёрдо.
— Ну вот вам и ответ на ваш вопрос. Вы считаете, что мои отношения со сверстницей — предмет нашего с вами разбирательства. Я считаю — категорически нет. Процессуальный статус вы мне не присвоили, соответственно, в рамках гражданского общества наши с вами права на текущий момент равны. Упирать меня без моего законного дееспособного представителя вы не можете.
Сосохара ещё чуть меняется в лице и на меня глядит теперь иначе: серьёзно и пронзительно.
— Ваше мнение против моего мнения, — подвожу итог. — Поскольку вопрос действительно может быть важным для дознания — не мне о том судить — он наверняка будет поднят вами и в суде, ведь так? Но там я на него буду отвечать уже судье, чья экспертность и непредвзятость у нас с вами обоих не вызывает сомнения.
— Вы обвиняете меня в предвзятости?
— Сейчас затык в следующем: вы сами сказали, что недавно на этой работе. Поначалу даже представиться забыли, согласны? Хотя это действие чётко регламентировано процессуальным кодексом, раз; служебной инструкцией сотрудников прокуратуры, два; могу добавить ещё.
— Вы обвиняете меня в предвзятости? Да или нет?
Сказать ему, что-ли, словами Миру? Когда она отцу на вопрос о нашем с ней интиме ночью цитировала Серёжу Шнурова? Жаль, что здешний мир Шнура не знает.
— Я считаю, что вы периодически выходите за рамки коридора, который вам в ваших действиях в мой адрес регламентирован сразу на трёх уровнях. Ваши же ведомстенные инструкции, действующее законодательство и консти…
— Я принимаю ваш ответ. — Предельно собрано отвечает парень, фокусируясь на моих глазах и не мигая при этом. — Идём дальше. Каковы были обстоятельства начала конфликта в операционной?
— Сосохара-сан, с вашего позволения, это была манипуляционная, не помещение для операций.
— Это с вашей точки зрения имеет значение?
— Не сочтите, что цепляюсь к вашим словам из вредности. Мой отец учил меня быть очень осторожным с любыми нюансами в самых незначительных на первый взгляд формулировках на этапе даже предварительного следствия. Кашу маслом не испортишь.
— Ваш отец, вернее, упомянутые нюансы вашего семейного воспитания, заставляют меня спросить следующее. — Он опять удивляется и снова не считает нужным скрывать это. — Вы изначально готовились к участию в действиях дознания и следствия? В какой роли? С отцом или самостоятельно?
— Мы — эмигранты. Как недавно оказалось, эмигранты с весьма неплохим наследством.
— И?
— Мне предстоит немало побороться на ниве юстиции, чтобы отстоять свои законные, с моей точки зрения, права.
— А причём здесь гражданский процесс вашего наследства к достаточно специфическим нюансам уголовного процесса? — вроде как абсолютно равнодушно спрашивает японец. — Я б понял, если б вы в вопросах нотариата так разбирались.
А на самом деле он очень ждёт моего ответа. Зачем-то.
— Папа говорил, сироту обидеть норовит всякий. И опасаться нам в первую очередь нужно не "объективности" арбитража или хозяйственного суда, а именно уголовных подстав от рейдеров. — За спиной собеседника ловлю выражение лица Айи, которого не видел за всё время знакомства с ней. — Если позволите, упомянутые вами тонкости уголовного процесса — жалкие три процента информации по юстиции федерации, которую мне в голову забил отец. Вы правы, нотариальное законодательство я знаю ещё лучше. Или хотите, поговорим про гражданский кодекс? Поверьте, в нём я ориентируюсь куда как веселее, чем в том, что мы сейчас с вами обсуждаем.
— Если бы не исчерпывающая ясность вашей медицинской карты, я бы всерьёз предположил в вас не натурала, а модификанта. Причём с дополнительно закачанными в расширения базами по той специальности, которая кормит меня. У вас должно было быть чертовски непростое детство — учить это всё, да в вашем возрасте. Ещё и без доступа к нейроинтерфейсу. — И снова цепкий взгляд.
За которым уже не скрывается некое двойное дно — поскольку Сосохара думает гораздо больше, чем озвучивает.
Понять бы, на какую тему и в каком направлении, эх. Ещё и Мартинес у него за спиной вон, только что кузнечиком не скачет.
Почему-то тяжеловато смотреть, когда она так переживает. А ведь обычно она таких случаях последовательно валяет дурака, весьма убедительно скрывая все и любые свои истинные эмоции. Что это с ней?
— Кстати, вы не возражаете против одного формального теста? — сотрудник прокуратуры, пощёлкав пальцами, активирует что-то типа голографического датчика.
— Да без проблем. Но только же без моего законного представителя любой тест на нейропрофиль в глазах официальной юстиции будет стоить так же дорого, как и прошлогодний снег.
Без пауз закатываю манжет рубахи и кладу ладонь на стол.
— Это не в рамках какого-либо судебного преследования. Это исключительно для понимания, с кем я сейчас разговариваю, — Сосохара безукоризненно вежлив.
"Рыжий! Это ху*ня на любой контрафакт! НЕЕЕЕТ! ОТКАЗЫВАЙСЯ!!! 😨😨😨" — со стороны Айи поднимается форменная истерика.
Представитель офиса прокурора старательно ведёт этой штуковиной от кончика моего пальца до моего локтя. По мере того, как датчик возвращается обратно, его лицо задумчиво вытягивается:
— Ух ты.
Глава 11
— Что-то не так? — равнодушно говорю то, что должен сейчас сказать по законам жанра.
К словам Мартинес я привык относиться серьёзно, она очень редко фонтанирует распоряжениями не конструктивно. Если она говорит, что чего-то стоит опасаться, как правило есть смысл прислушаться.
С другой стороны, прямой отказ сейчас от неформальной (чистая правда, если верить моему расширению на достоверность) проверки — это очень большой знак вопроса в собственный адрес со стороны мутного семейства прокурора либо его приспешников в юстиции в будущем.
— Да нет, давайте ещё раз для уверенности. — Он повторяет свои манипуляции, едва ли не погружая виртуальный датчик мне под кожу. — Хм.
Я понятия не имею, что это у него за софт. Когда-нибудь, когда я создам свою собственную базу по нейропродуктам, я тоже как Мартинес и Эрнандес смогу с половины пинка определять чужой функционал.
Сейчас же, когда возможные последствия его "исследования" загадка, самые логичное — просто разорвать сигнал между "датчиком" и его собственным контуром восприятия.
Чёрт его знает, как эта штука называется по-научному.
Если я всё сделал правильно, он сейчас не получает обратной связи. Глазами в оптическом диапазоне голограмму видит, сам нейропродукт вроде как активируется — но не приходят данные сканирования.
Вернее, не доходят лично до него, растворяясь по пути под влиянием чужого внешнего импульса.
— Всё в порядке? — интересуюсь как ни в чём ни бывало после его третьего раза.
— А? Да, да… — он сворачивает расширение и возвращается к электронному блокноту.
Мог бы и проговориться вслух, что техника засбоила.
"Виктор, это было коварно 😑" — на интерфейс приходит сообщение Тики. — "Знаешь, что он теперь будет думать?".
"Что?".
"Что это HAMASAKI INCORPORATED выборочно блокирует функционал в разных интересных локациях, например, в своей клинике".
"Вы вс врмя бли тт, со мнй?!".