Нэнси машинально потерла ладони, потом повторила жест уже вполне осознанно и, снова вспомнив леди Макбет, заставила себя остановиться. Когда-то давно она уже видела это в театре. Ей очень хорошо запомнилось, как леди Макбет поворачивалась к зрителям - высокая, призрачная фигура в глубине сцены, одинокая и проклятая... И Ведьмы как они там пели?
Взявшись за руки, бегом
Вкруговую в пляс пойдем.
Замелькает хоровод,
Из под ног земля уйдет...
Не это ли произошло с ней вчера в автомобиле когда она не то спала, не то грезила? И сумасшедшая старуха на дороге... Сестры-ведьмы... Та старуха и тетя Сибил, взявшиеся за руки, как будто они собрались пуститься в пляс... Пузыри земли, которые летают по миру - куда захотят - со сверхъестественной быстротой... Еще одна строчка всплыла в памяти: "Хватит! Чары сплетены!". Сплетены - и ждут, кто их расплетет. И Генри ждет. От ожиданий дух захватывало. День, не успев начаться, уже звенел бесчисленными предзнаменованиями. Ее сердце трудилось вовсю - оно наполнялось растущей любовью. Нэнси прижала ладонь к груди, пытаясь унять томительную боль. "Генри, - произнесла она вслух, - Генри!". Как ей быть? Что могло означать сотворение земли? В том, что происходило с ней сейчас - в радости и муке - был, казалось, какой-то глубинный смысл, ключ к ее грезам, к разгадке тайны сестер-ведьм. Ее новое состояние - оно тоже послано землей.., и водой.
Не в силах больше оставаться на месте, девушка порывисто подошла к окну. Утро занималось ясное и холодное; на горизонте лежало невидимое море. Где бредет сейчас та скиталица - по береговой кромке, между морем и землей? А в небесах над океаном проступают царственные обличья Императора и Императрицы... В сердце Нэнси рождалась новая, неведомая сила, она выплескивалась на грудь, на плечи, стекала вниз, к рукам, лежавшим на подоконнике. Нэнси коснулась лбом холодного оконного стекла, предчувствуя приближение тайны. В ее душе разворачивалась величайшая из мистерий; вот они, море и земля, и теперь их посланцем была она сама.
Еще слишком рано. Генри, наверное даже не вставал пока. Но не возвращаться же опять в постель! Любовь, утро, растущее напряжение, неизвестность манили ее. Соседнюю комнату отвели тете Сибил, и Нэнси решительно отправилась туда.
Тетя, на ее счастье, не спала. Она задумчиво разглядывала пространство прямо перед собой.
- Я думала, ты спишь, - не очень удачно начала разговор Нэнси. - Знаешь, я ведь никогда не видела, как ты спишь.
- Тебе повезло! - откликнулась Сибил. - Раз ты здесь, значит, тебе что-нибудь нужно - хотя бы просто поговорить.
Нэнси, накинув тетин халат поверх своего собственного, уселась и немножко жалобно посмотрела на тетку.
- Тетя Сибил, - начала она, - а ты на меня не обижаешься?
- А надо? - спросила Сибил.
- У тебя глаза все время танцуют, - сказала Нэнси. - Скажи, пожалуйста, я что, действительно прихожу к тебе только тогда, когда мне что-нибудь от тебя нужно?
- Ну что ж, - медленно проговорила Сибил, если ты спрашиваешь серьезно, то ответ в общем будет утвердительным. - Она хотела добавить, что вполне довольна таким положением дел, но увидела по лицу Нэнси, что племянница чем-то обеспокоена, и умолкла.
- Я не хочу поступать так по-свински, - заявила Нэнси. Сибил сочла заявление риторическим и промолчала. - Но я же не полная эгоистка, правда? - с надеждой спросила Нэнси.
- Я вовсе не думаю, что ты такая уж эгоистка, спокойно сказала тетка, просто ты никого не любишь.
Нэнси взглянула на нее, скорее озадаченная, чем расстроенная.
- Не люблю? Но я ведь правда очень люблю и тебя, и папу, и Ральфа.
- И Генри? - уточнила Сибил.
- Ну, Генри, - Нэнси вспыхнула, - это другое.
- Увы! - с сожалением пробормотала Сибил, но в голосе ее слышалась ирония.
- Почему это "увы"? - переспросила Нэнси. -Тетя Сибил, ты что же, хочешь, чтобы я ко всем относилась так же, как к Генри?
- Ну, с небольшими оговорками, - почему бы и нет? А тебе так не кажется?
- Что же мне, и к двоюродной бабке Генри, или кем она там ему приходится, так же относиться, как к нему? - Нэнси начала фразу с сарказмом, но закончила совершенно растеряно. Сам вопрос, как нередко случается, уже содержал ответ. За Нэнси ответило ее сердце; вопрос обнажил эмоцию, она-то и стала ответом. Любить...
- Но не могу же я, - воскликнула Нэнси, - открыть вот это, - она прижала руку к сердцу, - всем и каждому. Этого просто нельзя сделать! Оно живет только для него.
- Не совсем так, - сказала Сибил. - Оно живет для себя и в себе. Ты можешь просто позволить ему вернуться к вечным истокам.
Нэнси поразмыслила.
- И тогда я стану любить даже Джоанну?
- Если ты разрешишь этому завладеть тобой целиком и полностью, - сказала Сибил, - твое сердце само за тебя все сделает. Ты и не представляешь, как много оно может. Думаю, тебе стоит попытаться.
- Правда? - вспыхнула Нэнси, но тут же вздохнула и заговорила совсем другим тоном. - Знаешь, меня восхищают такие разговоры перед завтраком. Тебе бы миссионером быть, тетя Сибил, и служить заутреню для каннибалов где-нибудь на острове в южных морях.
- Тогда их завтрак, - торжественно произнесла Сибил, - проходил бы особенно весело в ожидании звона колокола, призывающего к началу службы. Если бы только у меня был колокол.
- Ну, у тебя был бы не только колокол, - подхватила Нэнси, - а еще целая коллекция раковин каури, много-много вяленых бананов, и вечерние службы под открытым небом на берегу моря. А мы с Генри свесились бы с борта парохода, на котором поплыли бы в свадебное путешествие, и твой голос донесся бы к нам по воде, и в нас пробудилась бы - что там должно пробуждаться в такие минуты? Ах да, ностальгия, - и мы впали бы в сентиментальность. А отец сказал бы: "Ну уж, эта Сибил"... Что ж, спасибо за участие в судьбе несчастной сиротки. - Она пылко поцеловала тетку. - Правда, спасибо. - И исчезла.
День шел своим чередом, и до самого обеда не случилось ничего неожиданного. Они осмотрели дом, а после второго завтрака отправились гулять. Около полудня из деревни доставили "Тайме", и м-р Кенинсби занялся изучением новостей. Нэнси и Генри появлялись и вновь исчезали; Сибил гуляла, отдыхала, разговаривала, и молчала тоже, не уставая созерцать мир вокруг с безмятежной радостью. Но вот после обеда и кофе в разговоре возникла пауза, которой тут же воспользовался Аарон Ли.
- Мой внук думает, - обратился он к гостям, - что вас может заинтересовать одна диковинка в нашем доме.
- Наверняка, что бы это ни было... - ответил м-р Кенинсби, после обеда ощутивший склонность со всеми соглашаться.
Нэнси тихонько уточнила у Генри:
- Он об этом говорит? Генри кивнул. Аарон поднялся.
- В таком случае, попрошу следовать за мной. -Он направился к выходу. М-р Кенинсби неторопливо последовал за сестрой; он и не подозревал, что атака на его драгоценную колоду Таро уже началась. Они пересекли комнату Аарона и оказались перед запертой внутренней дверью. Старик вставил ключ в замочную скважину и, прежде чем повернуть его, окинув взглядом собравшихся, произнес:
- Генри сказал, что у вас есть одна совершенно особенная колода наших цыганских карт, поэтому, возможно, вам будет интересно э-э.., посмотреть. Полагаю, колода весьма редкая, а вот это, - он открыл дверь, - это, по-моему, еще более редкая вещь.
Генри, стоявший позади гостей, посмотрел на деда поверх голов с легким беспокойством. Ему долго пришлось уговаривать Аарона показать танцующие фигурки чужакам; дед согласился, только когда увидел, что иначе не сможет найти достаточно веских для м-ра Кенинсби причин расстаться с его драгоценными картами. На самом деле один день, проведенный в обществе м-ра Кенинсби, оказался весомее всех доводов Генри. И, самое главное, наконец-то у него в доме оказались карты Таро - необходимый для смертных ключ к фигуркам Великого Танца. Под маской учтивости и гостеприимства шевелились алчность и вражда; Аарон ненавидел собственное двуличие, но другого способа достичь желаемого не находилось.