Но прежде чем она успела собраться с мыслями, заговорил Генри.
- Вчера вечером ты видела, как можно предсказывать судьбу, - сказал он. Карты, которые ты держала, это каналы, связывающие тебя и танец. Ты держишь их в руках и...
- Сначала расскажи о танце, - перебила она, - раз уж мы здесь Одни. Он ведь - больше, чем предсказание судьбы, правда? Почему карты творят землю? Почему некоторые из них ты называешь Старшими Арканами? Это просто название?
Он глубоко вздохнул, начал говорить, сбился и в отчаянии махнул рукой.
- Ну как я смогу объяснить тебе то, что могут представить лишь немногие из моего народа? Я привел тебя сюда, я хотел, чтобы ты оказалась здесь, но теперь ты просишь слишком многого. Нет для этого слов, а если я все-таки попробую тебе объяснять, ты еще сочтешь меня таким же сумасшедшим, как та несчастная на дороге.
- С чего ты взял, что я считаю ее сумасшедшей? удивилась Нэнси - Разве тетя Сибил так отнеслась к ней? Ты должен постараться и рассказать мне, Генри, - если ты считаешь, что это важно. А иначе, сурово добавила она, подняв на него серьезный взгляд, - мне будет горько, потому все это окажется только фокусом.
Они стояли в двух шагах друг от друга. Глядя не на нее, а на стол, Генри снова начал говорить.
- Тогда постарайся представить себе, - сказал он, - представь, что все сущее участвует в Великом танце - абсолютно все: электроны, клетки, все растущее и разрушающееся, все, что кажется живым, и все, что живым не кажется. Люди, звери, деревья и камни, все, что изменяется, поскольку в мире нет ничего неизменного. В этих изменениях и проявляется для нас вечный танец. Закон природы - это гармония, ритм танца, именно благодаря ему одни вещи меняются быстрее, а другие медленнее. Мир представляется нам бесконечно многообразным, люди любят и ненавидят, возникают и гибнут города и народы, вращаются зримые и незримые шестерни, маленькие колеса и огромные галактики, бьются сердца, работает мозг, человек ходит на двух ногах, а горы имеют корни в земле - все это происходит лишь потому, что оно есть в танце. А того, чего нет в танце, не существует вовсе. Представь это, постарайся охватить весь мир и найди его здесь, на столе.
Она не отвечала, и после долгой паузы он заговорил снова.
- Здесь содержится все знание мира. Наша наука разгадывает его шаг за шагом. А танец всегда - само совершенство, и ничем иным быть не может. Ему неведомы радость или скорбь; это чистое движение, быстрое, как свет, и медленное, как разрушение каменного надгробья в джунглях. Если ты плачешь, то лишь потому, что это ритм танца сложился так; если смеешься, значит, какое-то радостное па требует этого, и твоя воля здесь совершенно ни при чем. Если что-то болит, танец изменяет тебя, если ты здорова - танец несет тебя. Медицина тоже танец. Закон, религия, музыка, поэзия - все это только способы, которыми мы объясняем самим себе малейшие перемещения. Мы даже можем успеть понять их смысл, но в следующий миг они уже исчезают в этом никогда не повторяющемся процессе. О Нэнси, постарайся увидеть это! А большего нам и не дано: только увидеть часть танца в ту малую долю времени, пока мы еще живы!
Казалось, сам танец прекратил свое вечное движение в Нэнси, так неподвижна была ее легкая фигурка, так впитывала она странные слова, не проронив ни вздоха, а перед ее глазами продолжали свои бесконечные пируэты маленькие отображения великого мироздания.
- Но однажды, - продолжал Генри, - одни говорят, в Египте, задолго до того, как фараон услышал о Юсуфе бен Иакове, другие - в Европе, когда раввины в грезах шептали за стенами гетто непроизносимые слова, третьи вспоминают о тайном учении, которое Церковь объявила колдовством, - однажды танцор заговорил о танце, но не словами, а образами; однажды некое сознание постигло танец до семьдесят восьмой степени и обрело не только знание, но и путь к его достижению. Дальше ритм самого танца творил, преобразовывал естество этого человека в соответствии с гармонией, изначально существующей в каждом, создавая свою собственную летопись. Так явились на свет золотые фигурки. Мы и предположить не можем, кем был этот человек, не знаем, как сделал он все это, но с тех пор фигурки странствовали с таборами цыган по всему миру, пока не оказались здесь. Здесь они пока и остаются.
Нэнси слабо шевельнулась, и Генри тотчас же смолк. Ей обязательно надо было показать, что она понимает, о чем говорит Генри. Даже голос ее изменился, когда она с усилием произнесла:
- Значит, смотреть на них - все равно что наблюдать мировое движение? Это то, что происходит сейчас - непосредственно сейчас - и нигде не может быть ничего, что не происходило бы здесь?
Он указал на стол.
- Это - настоящее, - сказал он, - и только настоящее, но даже оно изменяется прежде, чем его можно узнать.
- Однако ты говорил, - ответила она, - что тот неизвестный мог узнавать. Как ему это удавалось? И почему фигурки именно такие, а не другие?
- Нужен еще один провидец, чтобы объяснить это, - ответил Генри. - И этому провидцу придется проникнуть за форму символов, увидеть их изнутри.
Ты понимаешь, в чем тут дело, Нэнси? Иногда там, где не пройти одному, можно пройти вдвоем. Подумай об этом, и еще о том, сколько можно увидеть и сделать изнутри танца, если так много можно увидеть снаружи. Пока мы знаем только, что образов двадцать один и ноль, четыре на четыре и четыре по десять. Несомненно, сами эти цифры очень важны для соответствующего знания, но и их тайна тоже кроется где-то внутри танца.
- Но ты ведь, наверное, изучил сами изображения? - спросила она.
- Видимо, изображения нужны, во-первых, как некие первоэлементы, порождающие бесконечное число комбинаций, а во-вторых, для того, чтобы можно было хоть как-то представить себе танец. Должно же быть что-то, что можно видеть, по чему можно читать мировое движение... Думаю, для этого они и предназначались, но даже такое понимание со временем было утрачено - возможно, потому, что карты оказались разлученными со своими золотыми образами, словно ребенок, который без матери оказался в чужой стране и так и не узнал родного языка, своего естественного наследия.
Генри осекся, словно эта мысль встревожила его, и девушка, вспомнив, видимо, то же самое, произнесла:
- Не это ли имела в виду та женщина, которую мы встретили на дороге?
- Мне нет дела до того, что она имела в виду, - раздраженно ответил Генри. - Нас теперь не касаются ни она, ни кто-либо еще, кроме нас самих. Ни у кого, кроме нас, нет подлинного права рассуждать о картах или образах.
Он смотрел, как мрачнело ее лицо. Но вот она слегка улыбнулась и негромко сказала:
- Расскажи мне побольше о картах.
- Карты были созданы вместе с образами, - снова заговорил Генри. - Метка на уголке каждой из них - это точный оттиск, имеющийся на основании каждой золотой фигурки. Фигур семьдесят восемь; столько же и печатей, и карт столько же. Изображения на папирусе в точности повторяют фигуры; это рисунки, сделанные с фигур. Здесь у нас единственный подлинный комплект, точно соответствующий оригиналу, и поэтому - единственный комплект, благодаря которому может быть прочитан танец. Танцоры все время перемещаются, но в каждый момент времени их положение друг относительно друга определено, и когда карты связаны с танцем, они располагаются в том же порядке. Взаимосвязь осуществляется через руки гадателя, а по тому, как ложатся карты, мы можем прочесть судьбу того, кто их держит.
- А как же масти, ты говорил, они связаны со стихиями? - спросила Нэнси. Генри кивнул.
- Правильно. Во внешнем мире они - возрастающая сила четырех стихий, имеющих соответствия в человеческом теле.
- А остальные? - продолжала расспрашивать Нэнси. - Старшие Арканы?
Он подошел к ней ближе и понизил голос, как будто не хотел, чтобы золотые танцоры знали, что он говорит о них.
- Это истины, - сказал он, - или факты, называй, как хочешь, принципы мышления, проявление совместного существования: Смерть и Любовь, некоторые Добродетели и Размышление, Милостивое Солнце Мудрости, и так далее. Ты должна их увидеть, словами этого не передать.