Почему мужу не услужлива?
Ой-да, к мужу я приласкалася, поднесла воды, сапоги сняла.
Ой-да, дети малые в избе слезами заливаются.
Ой-да, во дворе-то коровы ревьмя ревут, надрываются.
Ой-да, коровушек подоила я, детишек уложила спать.
Ой-да, свекор-батюшка волком рыкает.
Я молода ему улыбнулася.
Ой-да, свекровушка то заметила, понесла меня на чем свет стоит!
Ой-да, со свекровушкой я поладила, уложила в постель, ноги вымыла.
Ой-да, а потом свекора уважила...
Перестал рычать, стал подхваливать.
Ой-да, все поделала, все уладила,
и самой пора прикорнуть-уснуть.
Ой-да, прикорнуть-уснуть не пришлося мне:
Ой-да, заиграл пастух да в золотой рожок.
Любит русский человек послушать задушевную песню и подтянуть, хоть вполголоса. Замолчали самые говорливые из мужиков, подошли поближе к бабам. Окрепла песня, окрасилась многоголосием, переливами и повторами, шутливая и задорная.
Туда, где лежали два убитых волка, псари подтащили и волчицу. Старший псарь, сняв шапку, стоял потупившись. Царь заметил его:
— Говори.
— Государь, зверя посек твой десятник Юрша.
На удивление свиты, эти слова не рассердили, а, наоборот, обрадовали Ивана, его глаза весело сверкнули:
— Десятник, говоришь? Юрша, ты где?
— Тут, государь.
— Ну-ка подь ближе. — Дети боярские с заметной неохотой отвернули коней, пропуская десятника. — Скажи нам, как ты в нашу забаву впутался?
— Помилуй, государь. Я защитил... — На долю секунды замялся Юрша, потом, смутившись, закончил: — Защитил твоего коня. Волк набросился на него, государь.
— Молодец! Везде поспеваешь. Вот только шкуру попортил.
— Виноват, государь. Поспешил.
— Ладно. Придется простить. Я у тебя в долгу, Юрша, твой конь подо мной. Боярин Прокофий, дашь десятнику лучшего коня в полной сбруе. Да чтоб пригляднее вот этой. — Иван тряхнул уздечкой. — В другой раз чтоб не зазорно было государю держать.
Боярин Прокофий подался вперед:
— Государь, изволь пересесть, для тебя коня пригнали. Лебедем его зовем.
— Для меня? Давай сюда Лебедя.
Два конюха подвели серого в яблоках жеребца. Он, казалось, нарочито красовался перед царем: мелко семенил ногами и лебедем изгибал шею. Царь крутанул рукой, конюхи повели коня вокруг волчьих трупов, Лебедь затрепетал, захрапел, конюхи еле удерживали его. Иван восхищался:
— А, хорош, красавец! Правда, Юрша?
— Достоин царя, государь.
— И тебя достоин. Бери!
Окружающие ахнули, боярин Прокофий руками всплеснул, чуть с коня не свалился. Юрша взмолился:
— Помилуй, государь...
— Я сказал!.. Садись, посмотрим, каков ты на коне герой.
Юрша подошел к Лебедю, похлопал ладонью его по шее, слегка влажной от напряжения. Заглянул в большой глаз с кровяной искрой, тихо говоря ласковые слова, подобрал уздечку. Взялся за луку и, не дотрагиваясь до стремени, с земли взлетел в седло. Лебедь присел, заходил из стороны в сторону, таская за собой конюхов. Юрша натянул шитые золотом поводья, успокоил коня и сказал:
— Пускай.
Лебедь затанцевал, пошел боком, попытался скакнуть, но, почувствовав крепкую руку, смирился. И тут Юрша сделал поступок, на который решился бы не каждый всадник: он направил Лебедя к царю прямо через трупы волков. Зрители замерли, все понимали, что это значит, особенно для горячего коня. Лебедь встал на дыбы, сделал попытку отвернуться, захрапел. Но Юрша не менял направления, легонечко трогал коня плеткой, тот уступил и красивым прыжком перемахнул через трупы. Кое-кто не удержался от возгласа удивления. Юрша остановился перед царем, в поклоне пригнулся к шее коня и, выпрямившись, сказал:
— Государь, твой слуга не достоин такого подарка. Этот конь должен носить царя.
Боярин Прокофий закивал и скороговоркой:
— Истину, истину говорит десятник. Я ему другого коня дам, два дам...
Иван деланно засмеялся:
— Слыхали? Боярин с царем не согласен! От себя еще деньгу десятнику жалует! Ну как, Прокофий, одной деньги не мало ли?Боярин залебезил:
— Не мало, государь, не мало.— То-то... А ты, Юрша, сей день сослужил мне изрядную службу, больше той, о которой ведаешь. Этот конь — малая награда.
Юрша не понял намека, однако у него хватило толку с поклоном сказать:
— Благодарствую, великий государь! Пока жив, верным слугой тебе буду! Разреши на место встать.
Иван не ответил, только рукой махнул. Под завистливыми взглядами детей боярских Юрша малым галопом проскакал кругом и встал позади царя рядом со Спиридоном, тот наклонился к нему:
— Ловок ты, десятник! Всех обскакал! Ну, теперь держись!
Иван с усмешкой оглядел притихшую свиту.
— Что ж, бояре, травля удачной была. Спаси Бог тебя, Афанасий. Теперь и отдохнуть не грех.
Тронул коня, рядом с ним поехали отец и сын Морозовы, остальные начали занимать свои места по чину. В это время ветерок донес песню селян. Иван придержал коня, прислушался. Прокофий возмутился:
— Поют, треклятые! Про пост забыли! Афоня, утихомирь!
Иван остановил боярина:
— Не надо! — Некоторое время он задумчиво прислушивался к пению. — Вот этим могуча Русь. Целый божий день гонял ты их, Афанасий, для нашей потехи, а отдохнули чуток и запели... Они знают, Прокофий, что Петровки на дворе. Это у них русская душа поет.
Царь тронул коня и медленно поехал навстречу крепнувшей песне. Все двинулись за ним в полном молчании, только всхрапывали кони.
Неподалеку понуро стоял на трех ногах царский аргамак. Иван подъехал к небу. Конь даже не поднял головы, у него из глаз катились слезы. Иван, быстро отъехав, приказал:
— Ворона доставить в конюшню, ногу залечить, кормить и холить до смерти.
Как только царский поезд показался на холме, песня оборвалась. Селяне зашевелились, выстраиваясь вдоль дороги. Царь говорил, будто думал вслух:
— Вот и замолкли, государя увидали. Сейчас на колени падут. Жаль, денег не взял. Прокофий, одари их потом от моего имени. Смотри, не жадобь, проверю.
Царский дворец в Тонине ком обширен: буквицей Т — «твердо» стоял он на холме между реками Яузой и Сукромлей. Слева, со стороны Яузы, царева половина, справа — боярина Морозова. Между ними — трапезная. От трапезной к Сукромле — жилье для охраны царской, дальше покои для знати, позади — холопья изба. Между всеми покоями коридоры, чуланы, переходы хитрые с лесенками и уголками укромными.
В царских хоромах большие комнаты, с окнами светлыми, слюдяными. Но Иван облюбовал себе каморку между трапезной и охранной, с оконцем маленьким, бычьим пузырем затянутым. Назвал эту каморку кельей своей ~ тут и прохладнее, и надоедливых мух поменьше. Находилась она возле главного перехода, вели к ней две двери, у обоих выставили рынд, которые строго шикали на снующую мимо дворню.
После охоты Иван прошел в келью, отказавшись от перин, велел бросить на лавку медвежий тулуп, а под голову - толстое одеяло. Он лежал в полудреме, отдыхал от обильного ужина.
Рядом с ложем стоял на коленях Спиридон. Он только что разул царя, снял расшитые ичиги, теперь старательно священнодействовал — протирал ноги государя влажной ширинкой. Тут требовалось большое искусство — повелитель боялся щекотки, и нужно исхитриться так, чтоб не побеспокоить царя. Спиридон овладел этим в совершенстве, то была главная причина, выдвинувшая рядового служку в особо доверенные. Протирая ноги, Спиридон тихим воркующим голосом поведывал царю дворцовые новости, в этом деле он также достиг большого мастерства.
— ...А еще, пока ты волков травил, ката твоего Мокрушу помяли крепко. Говорят, на девичьей половине застукали. От девок он отбился, а тут конюхи подоспели, ката подручные насилу выручили. А еще вот, твоего Ворона на волокуше привезли, в станок поставили, коновал ногу пользует... А еще, боярин Прокофий на Юршу злобится, не по чину, мол, одарил ты его.
А Юрша, само собой, ног не чует, рад... Однако ты не очень доверяй ему: обманул он тебя...
Услыхав такое, Иван сразу насторожился, открыл глаза. Спиридон будто не заметил заинтересованности царя, замолк, старательно орудуя ширинкой между пальцами. Иван строго поторопил: