— Слушаю, государь.
— За Данилкой следят?
— Следят, государь.
— Ступай узнай, кто был у него. А Данилке скажи, чтобы шел ко мне.
Спиридон беззвучно оказался за дверью и тут же вернулся:
— Государь, боярич Афанасий просит допустить немедля.
Иван недовольно спросил:
— Что ему приспичило?
— Спешное дело, говорит.
— Пусть войдет.
Афанасий, сгорбившись, приблизился к кровати. Вид у него был помятый, болезненный, ночью глаз не сомкнул от раздумий. Остановившись, недоуменно смотрел и не мог сообразить, где же за пологом царь. Иван следил за ним в щелочку между половинами полога и размышлял: за чем пожаловал? Наконец разрешил говорить.
— Государь, скрытное дело, дозволь с глазу на глаз.
— Спирька, ты тут? Иди куда послал. — Царь сказал, а сам нащупал под подушкой большой нож, положил его удобнее. Афанасий согнулся еще ниже:
— Государь, вечор мы со Спирькой вошли к Даниле. Он читал твой свиток. — Афанасий замолк, молчал и царь. Потом настороженно спросил:
— Он говорил тебе, что в грамоте?
— Да, государь. По пьянке болтал несуразное.
— Что сказал?
— Говорил, что идут крымцы и ведет их Михаил Иоаннович, якобы великий князь.
Иван отвернул полог и спросил с издевкой:
— Какой же это великий князь, кроме нас?
— Другой, из Литвы. И будто он не признает тебя государем, а хочет на престол московский возвести Юрия Васильевича...
Афанасий увидел на лице царя подобие улыбки, более похожей па оскал. Иван продолжал издеваться:
— Мой брат Юрий Васильевич глух и безгласен. Как он может стать великим князем?
— Афанасий про другого, кой старше тебя, государь. Сын великой княгини Соломонии...
Иван соскочил с кровати, лицо его перекосилось, глаза готовы вывалиться из орбит. Он схватил обеими руками Афанасия за воротник рубахи с такой силой, словно собирался удушить.
— Врешь, подлый! Этого не было в грамоте!
Афанасий прохрипел:
— Слова Данилы, Богом клянусь!
Вошел Спиридон. Ему показалось, что царь отбивается, он выхватил нож, и мгновение отделяло боярича от смерти. Иван это понял, сильно толкнул Афанасия, который упал на колени, и поднял руку. Спокойно, будто ничего не случилось, сказал Спиридону:
— Не тронь. — Пошел, сел на постель. Некоторое время почесывал редкую бороду. Афанасий стоял на коленях, закрыв лицо руками.
— Запомни, Афонька, — Иван говорил раздельно и внушительно. — Никакого разговора у нас не было, и ты ничего не слыхал от Данилки. Забудь все, иначе укорочу тебя на голову! А теперь выдь на минутку. — Когда дверь за ним закрылась, обратился к Спиридону: — Ну?
— У боярича Данилы был только боярич Афанасий. Уложил его спать. Данила много говорил про крымцев, про твоего братца, князя Юрия Васильевича, и другое, а что именно, мой дурак не запомнил. Я дал ему по морде.
Иван закинул ноги на кровать и, укрываясь одеялом, как бы про себя сказал:
— Опередил боярич... Ладно. Кто следил?
— Васек, малайка боярина Прокофия.
— Дурак ты, Спирька. Наушников не бьют. Их либо вешают, либо награждают. Дай малайке семик, он тебе еще пригодится. Что еще?
— Малайка говорил, что поймал его Афанасий gод дверыо и отдубасил...
Неожиданно для Спиридона Иван от души рассмеялся:
— Еще раз ты дурак, Спирька! А я ломаю голову, почему брат на брата пошел? Почему родичи перегрызлись? Ловок Афоня! Зови его сюда.
Вошел Афанасий и повалился около кровати:
— Помилуй, государь! Не ведаю, чем прогневал тебя!
Иван довольно весело посмотрел на боярича:
— Вставай, Афоня, хвалю, что не таился от меня. Но запомни: сказанное мне не повторяй никому, даже на исповеди. Грех на свою душу беру. Понял?
— Понял, государь.
— И еще. Ты не должен сейчас видеть Данилу. Собирайся по-скорому и скачи в Москву. В Разбойном приказе найдешь Юршу, поедешь с ним в Дикое Поле. Отвечает за дело Юрша, ты под его началом.
Афанасий сделал протестующее движение, но вслух побоялся напомнить, что ему не ровня какой-то безродный Монастырский. Однако Иван понял немой протест:
— Я сказал: под его начало. Но будешь при нем моим оком. Понял? Иди. Спирька, крикни Мокрушу и одеваться, быстро!
В это утро произошло небывалое: царь Иван, не дождавшись заутрени, получил благословение Сильвестра и выехал в Москву. Прокофий хотел сопровождать его, но Иван приказал ему остаться в Тонинском, а Даниила взял с собой.
Прохладный утренний воздух разогнал последние остатки хмеля, и Даниил начал соображать, что через час-другой они будут в Кремле, там можно испить холодного кваса. В предвкушении того удовольствия даже улыбнулся и тут же перехватил мрачный взгляд царя. Иван спросил:
— Весело? Какой сон видел?
— Не помню, государь. Никакого.
— Ладно.
От Тонинского отъехали версты три, когда из-за кустов вышел человек. Стражник тут же наехал на него, но, узнав царского палача Мокрушу, осадил коня. Мокруша был одет, как преуспевающий купец, в длинный серый кафтан, в сапоги с короткими голенищами. Сняв мурмолку с отворотами из дорогого меха, он поклонился и негромко сказал, не глядя на царя:
— Сделано все, как ты указал, государь.
— Далеко?
— Не. Может, полверсты.
Иван подозвал Нарышкина:
— Веди поезд. В Алексеевском подождешь меня. Вот этих пятерых оставь, и ты, Данила, оставайся. Езжайте с Богом.
Иван дождался, пока миновал поезд. Его замыкала колымага Сильвестра, старик дремал на заднем сиденье. Царь развеселился, наблюдая, как заупрямился конь Мокруши. Все еще продолжая посмеиваться, поехал за ним по еле заметной лесной тропинке в сопровождении Даниила и Спиридона. Страже было приказано остаться па дороге.
Вскоре выехали на небольшую поляну, посреди которой стояла покляная сосна. Их встретили два здоровенных мужика - помощники Мокруши, одетые в зловещие красные рубахи с красными же кушаками, поверх них кожаные фартуки — всегдашняя одежда палачей. Недалеко от сосны полыхал костер. На поваленном бревне разложены инструменты катов. Даниил, почувствовав недоброе, взглянул на царя. Тот насмешливо приказал:
— Ну что, боярич Данила, догадываешься, кого ждут?
Даниил, не поняв ничего, хотел повернуть коня, но не успел поднять плетки, как очутился на земле в руках катов. Они подтащили его к сосне и принялись раздевать. Даниил взмолился:
— Государь, за что? Чем провинился? Государь!..
Иван подъехал ближе и молча наблюдал за происходящим. Каты затянули заранее приготовленные петли, и Даниил оказался подвешенным за руки к сосне, с ногами, привязанными к тяжелому бревну. Ощутив боль от врезавшихся веревок, он перестал вопрошать и злобно глядел на царя. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, с лица царя сползла веселость, взгляд Ивана стал холоден и беспощаден, глаза постепенно расширялись, сверкая белками. Мало кто выдерживал его взгляд, но Даниил выдержал, чем еще больше разъярил царя.
— Зачем ты, раб лукавый, украл присланную мне грамоту?
— Я не крал. Свиток валялся на полу.
— Кому ты хотел передать его?
— Никому, государь, как перед Богом! Не думал я, что в твои покои попал. Пьян был.
— Прочел?
— Как мог прочесть? Я вельми пьян был.
Иван покачал головой и подытожил:
— Ой, Данила, Данила! Зачем же мне, государю своему, врешь, да еще Богом клянешься? Двадцать плетей, чтоб в другой раз не врал!
Каты секли с двух сторон ременными кнутами с оттягиванием. На спине Даниила ложились крест-накрест наливающиеся кровью жгуты. После пятой пары ударов потекли струйки крови. Даниил истошно вопил, эхо вторило и множило его крики. Конь под Иваном метался, не слушался узды. После двадцатого удара каты вытерли кнуты пучками травы, свернули кольцами и отошли. Даниил продолжал вопить, хотя много тише, Иван крикнул:
— Замолчь, скотина!
Даниил, верно, не услыхал.
Царь кивнул катам:
— Еще десять.