Старший камеры № 75

— Ну что ж… будем вас защищать. У меня такие дела уже были… Да. А у вас деньги есть? — задает мне чисто деловой вопрос. — Как вы со мной собираетесь рассчитываться?

Я передаю адрес, по которому ему должны переслать деньги. По его тону и смыслу задаваемых вопросов я понимаю, что степень тяжести моего преступления невелика. Что касается наказания, оно за аналогичный поступок в стране, где презумпция невиновности применяется, было бы отменено.

Обсуждение дела занимает не более получаса. Адвокат обещает встретиться со мной еще до суда. Меня уводят в КПЗ.

В КПЗ грязно и холодно. В камере полно больных.

На этап в «Кресты» я не успел. Целая неделя в кишащей бациллами клоаке. И это в сердце страны. До Санкт-Петербурга на электричке сорок минут.

Глухая ночь. Мы лежим на длинном дощатом настиле и задыхаемся от испарений, исходящих из железного бака, наполненного мочей, нас шестнадцать человек. Чтобы забыться, я закрываю глаза.

Опять меня доставили сюда,
Где будут рвать меня на части,
Где отберут мои года
Служаки хитрой власти.
Над КПЗ склонилась ночь.
Мы спим на голых досках,
А мне вот стало вновь невмочь
От тяжкого вопроса.
Придет свобода или нет.
О, господи! Всевышний,
Ты сотворил и тьму, и свет.
Неужто вновь я — лишний?
Но бог молчит, лишь разговор
С соседних камер слышен.
Кричит там что-то шлюхе вор,
И дождь стучит по крыше.

Когда я открываю глаза, Муза растворяется в ядовитой камерной гнили. Гниль незамедлительно захлестывает глотку, сжимает виски. Чтоб от нее избавиться, одно спасение — уйти к Морфею или вновь вернуть музу. Выбираю второе.

Под напряжением тело гудит,
Сердце стучит ошалело.
Камера спит, я не сплю.
Какое всем до меня дело!
Рядом насильник 19 лет.
Справа лежит убийца.
А вон и громила ждет рассвет —
Поймали на озере Рица.
А я фотограф, забытый тобой
Писатель, поэт, бродяга.
В дороге и в стужу, и в дождь, и в зной.
Сегодня попал в передрягу.
Проснулся насильник — безмозглый щенок.
Цигарку скрутил и бродит.
Ему девятнадцать, и это не рок
Им пенис пока верховодит.
Громила в наколках крепко уснул.
Любитель страшных историй.
Во сне он видит разбойный загул,
А может быть, вольное море.
Чуть дальше — алкаш, он подавлен, разбит,
Украл непонятное что-то.
На «химии» был, а свобода в кредит
Смешна, словно срочное фото.
Убийца проснулся, вот это судьба.
Второго уже убивает.
К несчастью родила сынишку жена,
А может быть, к счастью, кто знает?
Ужасные судьбы, великий раздор,
Меж счастьем, судьбой и Фемидой,
Ушел в потолок лихорадочный взор.
Засела в груди обида.
Но горше всего, что уходит любовь.
Разлука любовь уничтожит.
В висках, словно маятник, мечется кровь
И грусть по тебе все гложет.
Беру фотографию — снова ты
Любимая, милая Анна.
О, сердце мое, о родные черты.
О, жизнь, ты проходишь так странно.

ЭПИЛОГ

Привет Джон! Эту повесть, посвященную тебе, я дописываю на Черной речке в гостинице «Выборгская». Сегодня в шесть часов вечера меня выпустили из С. Петербургского ИЗ 45/1, именуемого в народе «Кресты». Я получил 2 года 6 месяцев СНХ, что переводится как стройки народного хозяйства. Я буду жить в общежитии, дважды в день отмечаться, ночевать в специальной комендатуре. «Химия», Джон, это относительная свобода. В народе ее называют свободой в кредит, поскольку за малейший проступок условно осужденный подлежит немедленной отправке в колонию.

Сегодня в шесть часов вечера я испытал величайшее чувство вновь обретенной свободы. После года заключения дверь распахнулась, и я оказался вне тюремных стен.

На дворе штормовой ветер и снег. В плаще, без головного убора чужой походкой я направляюсь к зданию Финляндского вокзала. Я не чувствую ничего, кроме разрывающего грудь ликования.