– Ты что, с дуба рухнул?
– Ну, тогда спасибо! – Шилов пожал ему руку и вышел из конторки.
Девушка-мойщица приводила в порядок свой инвентарь и на появление клиента внимания не обратила. Шилов протянул ей купюру:
– Держи! Как твоих короедов зовут?
– Сашка и Машка. – Девушка поправила челку, выбивающуюся из-под шапочки.
– Купи им конфет. Побольше и покрасивее.
– Спасибо...
Шилов подмигнул ей, сел в машину и задним ходом выехал из моечного бокса. Эффектно развернулся и уже собирался дать по газам, но замер, вглядываясь сквозь лобовое стекло.
Дисциплинированно дожидаясь, пока над воротами мойки загорится разрешающий въезд зеленый сигнал, за рулем небольшой иномарки сидела симпатичная девушка.
Лет двадцати четырех, то есть почти на десять лет младше его самого, темные волосы до плеч, приятное и обманчиво-простое лицо. Тачка тысяч за пятнадцать зеленых. Похоже, что на машину она сама заработала. Кто она по профессии? Экономист? Юрист? Во всяком случае, в этом плане она крепко стоит на ногах. А вот в личной жизни ей не везет, это тоже заметно.
Шилов подъехал и остановился так, чтобы водительские дверцы их машин оказались рядом. Опустил стекло и, улыбаясь, как хорошей знакомой, высунулся из окна.
Чуть подумав, девушка тоже опустила стекло.
– Добрый вечер! Как вы? – заботливо спросил Шилов.
Девушка слегка растерялась:
– Вы, наверное, обознались. Я, по-моему, вас раньше не видела.
– Как же так? Я вас каждую ночь вижу во сне, – последнюю фразу Шилов произнес совершенно серьезно.
Девушка на мгновение замешкалась с реакцией. Потом все же улыбнулась:
– А сны, я надеюсь, у вас не кошмарные?
– О чем вы говорите!
– «Мы стоим на берегу моря, закат... И я тихонько напеваю вам...»
Шилов напел пару строк из песни Эдит Пиаф. Старания мамы, учительницы французского, не пропали даром, за что Шилов был ей искренне благодарен. Несколько фраз на французском сногсшибательно действовали практически на всех представительниц прекрасного пола.
Девушка улыбнулась, подхватила и допела куплет вместе с ним. Шилов рассмеялся.
– Это судьба. Кладу жизнь к вашим ногам.
– Спасибо. Но я замужем, – девушка подняла правую руку и показала обручальное кольцо.
Шилову стало грустно. Девушка нравилась ему все больше. И почему-то он чувствовал, что на интрижку она не пойдет.
– Как же мне не везет сегодня!
– Наверное, не ваш день, – с сочувствием произнесла девушка и первой нажала кнопку электростеклоподъемника.
– Очень жаль, – вздохнул Шилов.
– Мне тоже. – Над воротами давно горел зеленый сигнал, и, одарив Шилова прощальной улыбкой, девушка стала медленно заезжать в моечный комплекс.
Роман смотрел на нее в зеркало, пока не закрылись ворота. Потом слегка толкнул пальцем фигурку Будды, и грустно подмигнул ему, словно жалуясь: «Не везет нам сегодня. Сделал бы что-нибудь, а? Ты же можешь!»
Будда, как всегда, не ответил. Только невозмутимо раскачивался на позолоченных нитях и обнимал автоматный патрон.
В подвале оздоровительного комплекса шел допрос.
Миша Краснов был подвешен за руки на какой-то водопроводной трубе. Она была раскаленной, но боли от ожогов Миша не чувствовал: у него было отбито все тело, а в голове гудело, как в пустом котелке, и по сравнению с этой болью жгущая руки труба казалась не стоящей внимания мелочью.
Сколько продолжался допрос?
Мише казалось, что всю жизнь. Что он так и родился, подвешенным за руки. И что так и подохнет, харкая кровью после каждой серии ударов под ребра и в голову и не в силах разлепить затекшие глаза.
Так и подохнет...
Скорей бы!
Все равно, выхода нет. Ясен пень, что из этого подвала у него только один выход – ногами вперед. И никто не узнает, где могилка его... Закопают в лесу или отправят на дно Невы рыбок кормить. А скорее всего, сожгут в топке – когда его тащили в этот подвал, он успел заметить в соседнем помещении кочегарку с большими котлами.
Именно там, вроде, пытают его напарника Димку. Как он держится? Зарабатывает легкую смерть, честно говоря обо всем, о чем спросят, или тоже придерживается версии, заранее приготовленной на случай провала? Версия, кстати, не очень. Когда ее готовили, казалось – если что, она прокатит. Не прокатила. Наверное, из-за того, что когда ее сочиняли, то сами не верили в возможность наступления этого «если что». А оно наступило...
На чем они прокололись? Сами допустили оплошность или просто у этого чертова Моцарта охрана оказалась настолько профессиональной, что с ними изначально не стоило затевать игры?
Два удара – слева по селезенке и справа в скулу – оповестили, что короткая передышка, данная Мише для размышлений, закончилась. Удары были не слишком сильными и прицельными – видать, и допрашивающие притомились. Оно и понятно, столько времени руками махать.
Как там Димка? В их спарке он всегда был послабже. Если кто из них и расколется, то Димон будет первым...
– Эй, не спать! – Лысый бугай, который бил справа, рывком за волосы задрал Мишину голову.
Краснов с трудом разлепил один глаз. Картинка была мутной и плавающей. Но он все-таки различил, что перед ним в черном плаще и с блокнотом в руках стоит Хрипунов – начальник личной охраны Моцарта, о котором их с Димкой предупреждали на инструктаже перед заданием. Судя по выправке, жесткому выражению лица, возрасту – где-то за сорок – этот Хрипунов прошел хорошую школу в органах. Или милиция, или госбезопасность. Знает, что и как делать. И не привык марать руки – за все время допроса ни разу сам не притронулся, только давал отмашки двоим костоломам, когда бить, а когда отойти покурить, чтобы не могли слышать его вопросов.
– Все? – спросил Хрипунов, глядя в окровавленное лицо Миши.
– Все...
– Не слышу.
– Все! – выдохнул Миша, насколько мог четко.
– Ну что же, проверим, – дав костоломам какой-то знак, Хрипунов ушел.
Через десять минут, по дороге заглянув в другую часть подвала, где допрашивали напарника Миши Краснова, Хрипунов поднялся на первый этаж, в небольшой зал с тренажерами.
Там был только Моцарт. Одетый в майку и спортивные трусы, он бежал по механической дорожке, внимательно наблюдая за показаниями электронных приборов, контролирующих нагрузку.
– Не раскалываются, – доложил Хрипунов. – Говорят, подошел какой-то мужик, дал денег, просил проследить. В общем, хреновина какая-то. Ломать их как следует?
– Сколько им лет?
– По двадцать два.
Моцарт выключил тренажер и взял с поручня полотенце. Как и многие бывшие спортсмены, в годы боевой молодости носившие слишком короткие стрижки, Моцарт, став легальным бизнесменом, отрастил длинные волосы. Промакивая их полотенцем, он подумал, что здоровье совсем стало ни к черту, что тело человека очень хрупкая штука, и что жизнь потерять легче, чем думают многие. И неважно, будет ли это больная печень или пуля в затылок. Разрушить легко, а вот вернуть... Иногда Моцарт жалел о том далеком дне, когда его скрипка хрустнула под ногами дворовой шпаны, а он сам, размазывая кровавые сопли, поклялся отомстить. «Как много в жизни может определить всего один день», – подумал он.
Моцарт пожаловался Хрипунову:
– Печень совсем ни к черту стала. – И тут же, без перехода, отдал приказ: – Найди мне Шилова сейчас же.
– Кого?
Моцарт бросил полотенце и впервые за весь разговор посмотрел Хрипунову в глаза. Пятнадцать лет назад такой взгляд заставлял противников Моцарта психологически проигрывать поединок еще до начала схватки на ринге.
– Шилова. Ты его прекрасно знаешь. И не тяни. – Моцарт включил тренажер.
– Хорошо...
Под звук разгоняющейся «дорожки» Хрипунов покинул зал. Лицо его выражало недоумение.
Шилов ехал в бильярдную на Васильевском острове, когда раздался звонок сотового телефона:
– Рома, это Джексон. Димку-Маузера завалили.