Выбрать главу

Мы с ним часто ездили к его маме — бабе Дуне. Я так любила ее дом и семью!»

Итак, «добытчицей была мать», а отец, по сути, домохозяйкой. Объясняется эта нестандартная ситуация тем, что литературная судьба Друниной в те годы складывалась более удачно. Если Старшинов, по его словам, был «равный среди равных», то есть один из плеяды поэтов фронтового поколения, то поэтесса у фронтового поколения была одна — Юлия Друнина. Поэтому поэзия ее сразу стала востребована и любима (вполне заслуженно!), что выражалось в более существенных, чем у мужа, гонорарах. При этом если «все трудности и послевоенной жизни Юля переносила стоически — я не слышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы», как вспоминал Старшинов, то «в последние годы нашей совместной жизни от нее можно было услышать и сетование, что она не может одеться так, как ей хотелось бы, что это несправедливо». Так «любовная лодка», выражаясь словами Владимира Маяковского, медленно, но верно разбивалась о быт.

А потом в жизни Юлии Друниной появилась другая любовь. В 1954 году она познакомилась с вернувшимся из ссылки кинодраматургом Алексеем Каплером, автором сценария одного из самых известных советских довоенных фильмов «Ленин в Октябре». Он был на двадцать лет старше ее, к тому же женат, но, говорят, слыл донжуаном и оказывал на женщин прямо-таки магическое действие. Недаром молва приписывала ему роман даже с дочерью Сталина Светланой (что позже она подтвердила в своих воспоминаниях «Двадцать писем к другу»).

В конце концов Старшинов и Друнина развелись, оба были счастливы во втором браке, но растянувшийся на годы процесс расставания был мучителен, особенно для Старшинова. Он продолжал любить свою первую жену в то время, когда она уже полюбила другого, не мог забыть и тогда, когда он сам полюбил другую.

В «Стихах о бывшей любви», датированных уже 1964 годом, есть у него такие строки: И я тебя позабываю… Я нить за нитью обрываю, Которыми (о, что за бред — Я сам себе боюсь признаться!) Мы были связаны тринадцать, Тринадцать самых лучших лет.
Вот нить суровой дружбы нашей. Ну кто, тебя со мною знавший, Хотя бы лишь подозревал, Что сколько, мол, она ни вьется, Когда-нибудь да оборвется?.. Но эту нить я оборвал!
А эта нить любви… За годы Она прошла огни и воды. Казалось, ей вовек не сгнить, Ее не сжечь, не взять железу… Но, душу до крови порезав, Я оборвал и эту нить!
А это — просто нить привычек. И я ее без закавычек Порвал. Но вот опять она. И снова, боль превозмогая, Порвал ее. Но вот другая, Еще, Еще одна Видна… Ноя тебя позабываю, Я нить за нитью обрываю. Еще, Еще, Еще одна…

Обратим внимание, что на первое место поэт ставит «нить суровой дружбы», имея в виду их общую принадлежность к фронтовому поколению. Любовь, подкрепленная «суровой дружбой», конечно, «больше, чем любовь». Потому еще столь болезненным было расставание, что совершалось оно как бы наперекор судьбе, соединившей их в «первый день Победы» в награду за героическую юность.

Тем более что судьба дала их любви еще один шанс, вместе отправив в 1957 году с писательской делегацией на празднование четырехсотлетия присоединения Карачаево-Черкесии к России. Старшинов вспоминает об этой поездке как о «самой последней и самой счастливой». Но в стихах, ей посвященных, главенствует по каким-то причинам мотив вины лирического героя перед любимой:

Я сам себе несу беду, Как в прошлый раз принес…
(«Я сам себе несу беду…», 1957)

Он просит любимую «и в этот раз» простить его.

В тогда же написанном стихотворении «Ужели очерствели мы с годами?..» сама величественная природа Кавказа вмешивается, чтобы спасти эту любовь:

Я слышал голос умиротворенья: «Вы оба и правы и не правы. . . . . . . . . . . Взойдите на вершину и взгляните. Как ваши разногласия малы!»

Спасти любовь пытается лирический герой Старшинова и в стихотворении «Горный воздух и свеж и сладок…» (1958):

Я тебя на ходу целую, Как ни разу не целовал. . . . . . . . . . . …Я в рассыпавшемся снегу Всю тоску твою заморожу. А веселие разожгу.

Но, увы, любовь, как писала Друнина в известном стихотворении «Белый флаг» (1985), наверное, уже по другому поводу, «была добита…».

Поэтический же диалог участников этой драмы продолжился, оставив после себя немало замечательных образцов любовной лирики, в том числе входящее во все антологии стихотворение «Мы любовь свою схоронили…» (1960) Юлии Друниной:

Мы любовь свою Схоронили, Крест поставили На могиле. «Слава богу!» — Сказали оба… Только встала любовь Из гроба, Укоризненно нам кивая: — Что ж вы сделали? Я — живая!..

В одном из стихотворений Старшинова того периода прорывается обида:

И все, что у меня имелось дорогого, — Все связано с тобой… Я, как на божество, Молился на тебя. А ты вокруг другого Кружилась, как Земля вкруг Солнца своего.
(«Нет, в синий космос из земного плена…», 1960)

Его лирический герой преодолевает «притяжение» этой любви, и теперь любимая «видна, как тусклая планета, не ярче всех других, не ближе всех других». Конечно, эпитет «тусклая» — следствие обиды, но метафора поэта стала явью: именем Юлии Друниной теперь названа одна из малых планет.

В это же время в его творчестве появляются стихи о новой любви:

я тебя целую, дорогую… А давно ли целовал другую, Самую любимую на свете?
(«Голуби», 1959)

Но исчерпать тему расставания с «самой любимой» поэт так и не сможет и будет периодически возвращаться к ней в своем творчестве, оправдывая слова Друниной:

И что бы в жизни Ни случилось, что бы — Осуждены солдатские сердца Дружить до гроба, И любить до гроба, И ненавидеть Тоже до конца…
(«Уклончивость — она не для солдата…», 1983)

Несмотря на то, что, по наблюдению критика Юрия Иванова, «в шестидесятые годы возникли самые, пожалуй, светлые и счастливые страницы его лирического дневника — «Пришли мне Руту», «Твоя улица», «Письмо в Литву», «Стихи, обращенные к дочери», лирический герой Старшинова не может смириться с потерей «бывшей любви». Эта потеря и через годы продолжает мучить его: