Эсеры тоже продолжили съезд, который резко критиковал большевиков и их союзников. Он получил самоназвание II Всероссийский съезд крестьянских Советов в составе 347 депутатов, стоящих на защите Учредительного собрания (затем их число возросло до 356, включая тех, кто имел совещательный голос, 74 от армии). Председателем съезда был избран В. Чернов, который выступил с докладом и предупредил крестьян, что согласие большевиков уступить народническому требованию социализации земли является временным и большевики будут добиваться национализации.[296] Съезд поддержал принципы аграрной программы эсеров.
Раскол крестьянского съезда был успехом большевиков, которые получили просоветский съезд, и от его имени можно было объявить о поддержке Советской власти крестьянством. Формальная сторона дела, непредставительность съезда, была неважна в пропагандистской кампании за «рабоче-крестьянскую» власть.
Эта же технология создания «рабоче-крестьянской власти» использовалась и на местах – местные съезды крестьянских депутатов раскалывались, их большевистско-левоэсеровская часть объединялась с Советами рабочих и солдатских депутатов, как правило, оставаясь там в меньшинстве. А проэсеровские исполкомы разгонялись.[297] После этого сторонники Советской власти получали возможность говорить «от имени» крестьянства. Осуществление такого «советского строительства» было бы невозможно без помощи левых эсеров.
19–28 ноября прошел учредительный съезд Партии левых социалистов-революционеров-интернационалистов (ПЛСР(и) или просто ПЛСР). Делегаты констатировали, что ЦК ПСР, исключив из партии левых лидеров и распустив Петроградскую организацию ПСР, расколол партию, не дождавшись съезда, где можно было бы обсудить возникшие разногласия. Теперь нужно строить новую партию. Ветеран социалистического движения и член ЦК ПСР М. Натансон в своем докладе заявил, что «мы интернационалисты, стоящие на точке зрения международного социализма Циммервальда и Кинталя, признаем, что вступили в фазу социальной революции, то есть что все [что] мы можем смести в буржуазном обществе – все сметем, что будет в наших силах, что мы будем действовать именем Советов, именем трудового народа».[298] Старик, посвятивший жизнь борьбе за социализм, ощутил, что дожил до социалистической революции. И не только он – так думал весь зал. М. Спиридонова настаивала на преемственности новой партии с исторической ПСР. Нужно «восстановить наш идеализм из того запаса, который оставили нам наши святые борцы». Ее речь вообще была сочетанием богостроительства и планов радикальной социальной трансформации. Идеалистический волевой импульс должен был помочь компенсировать нехватку материальных условий для движения к социализму. Спиридонова провозглашала: «Мы боремся против угнетателей, во имя освобождения трудящихся классов. И этой простой правды не поняли наши товарищи справа. В этом их преступление. Они подняли свою кощунственную руку на Советы, на это самое полное выражение народной воли. В этих Советах социальная жизнь; путем парламентской борьбы мы не можем прийти к социализму. Долголетний западно-европейский опыт доказал, что мирным путем голосования и представительства нельзя дойти до социализма… Вы должны вносить жажду правды, и тогда нам удастся это движение, порой стихийное, влить в живую струю религиозного пафоса, которым живет и дышит революция… За большевиками идут массы, но это – временное явление. А временное потому, что там нет воодушевления, религиозного энтузиазма. Там все дышит ненавистью, озлоблением. Эти чувства, вызванные личными, эгоистическими побуждениями, хороши во время революционной борьбы и баррикад. Но на второй стадии борьбы, когда нужно будет создавать новую жизнь на основе любви и альтруизма, – тогда большевики и обанкротятся… Капитализму у нас нанесен сильный удар, расчищены пути для проведения социализма. В Западной Европе наступили все материальные условия, но нет вдохновляющей идеологии, чего у нас так много… Но победа будет обеспечена, если она будет идти под знаменем Интернационала. Но на этом знамени Интернационала должны быть начертаны и другие слова – братства, любви и доверия».[299] Эта окрашенная в религиозные тона этическая программа выделяла Спиридонову даже среди левых эсеров, но в целом отражала их надежды на моральные факторы революции, которые могут оказаться важнее материальных условий.
297