Чернов осудил Брестские переговоры как «ловкий маневр» германского империализма, направленный на то, «чтобы, увлекши Россию на путь сепаратных переговоров, ее изолировать», в то время как именно Россия может стать важнейшей силой, способной добиться всеобщего мира без аннексий и контрибуций, причем не «предательски-сепаратного», а всеобщего демократического.[373]
Чернов считал необходимым оформить передачу земли крестьянам «в конкретную, законом точно оформленную действительность». Хаотический земельный передел, начатый большевиками и левыми эсерами, не способен обеспечить крестьянам прочное право на землю. «Всеобщая передвижка земельного пользования… не делается одним росчерком пера… Не аренды казенной собственности хочет трудовая деревня, она хочет, чтобы доступ труда к земле сам по себе не был обложен никакой данью…»[374] Это принципиальная критика аграрной политики большевизма на десятилетия вперед.
Аграрная реформа может стать фундаментом для постепенного социалистического строительства. Важную роль в этом процессе Чернов отводит рабочему классу, который борется за свое «освобождение, за свой культурно-социальный подъем, да, за подъем на всю высоту, которая требуется для того, чтобы рабочий класс смог взять в свои руки, в конце концов, управление всем производством страны и от прежнего режима фабричного самодержавия хозяина через период государственного контроля над производством – период трудовой конституции – перешел к периоду трудовой республики во всех отраслях производства». Предвосхищая таким образом современные идеи экономической демократии, председатель Учредительного собрания конкретизирует свой план социализации промышленности, поддерживая идею передачи отраслей в руки профсоюзов и рассчитывая на развитие самоуправления как через профсоюзы, так и через кооперативы и Советы.[375] На оскорбительные выкрики левой части зала и сформированной большевиками галерки Чернов ответил предложением вынести разногласия на референдум. Предложение на деле обратиться к народу вызвало аплодисменты большинства депутатов, но не большевиков.[376]
Речь Чернова произвела сильное впечатление на часть левых эсеров, которые по существу были согласны с очень многим в ней. Как вспоминал И. Штейнберг, «это была искусная речь, которая в тот момент могла смутить многих».[377] Зато речь Чернова совсем не понравилась правому крылу эсеров. М. Вишняк оценил ее как слишком левую и сделал вывод: «Это было не то, что могло хоть сколько-нибудь импонировать, задать тон, удовлетворить требованиям и ожиданиям исторического момента».[378]
Отвечавший Чернову представитель большевиков Н. Бухарин не нашел, что возразить по существу на программу, предложенную идеологом эсеров. Однако он настаивал, что в силу расстановки классовых сил социалисты не смогут осуществить эту программу и сдадут позиции буржуазии. Доказать этого Бухарин не мог, но сама постановка вопроса не лишена оснований – эсеры действительно не стали осуществлять социалистическую программу, придя к власти в Поволжье летом 1918 г. (правда, в отсутствие Чернова). Опыт германской социал-демократии, которая тоже не стала проводить социалистических преобразований после ноябрьской революции, а заложила основы Веймарской республики, деградировавшей к нацизму, – тоже важный урок.
Однако и большевики в итоге передали промышленность и землю не рабочим и крестьянам, а государству, которое вскоре проявило свой бюрократический характер. Социалистическая программа, оглашенная в разных формулировках на Учредительном собрании, при осуществлении столкнулась с двумя фундаментальными угрозами: слишком осторожная борьба за преодоление капитализма могла привести к неудаче, потому что инерция старого строя не была бы преодолена; но и радикальное разрушение старого строя вовсе не обязательно вело к более передовому строю – социализму.
Выступление лидера меньшевиков И. Церетели было эффектнее по форме, чем речь Чернова, но содержательно это был типичный пример меньшевистской агитации, способствовавшей отходу масс от социал-демократии в 1917 г. Речь Церетели полна сложных логических умозаключений и в то же время ломающих логику отвлечений на реплики противников, она перегружена марксистскими теоретическими формулами. Если речь Чернова, в том числе и в газетных пересказах, давала читателю ясное представление о народнической стратегии революции, то социал-демократы смогли добавить к эсеровской программе только лозунг социального страхования и наукообразную форму. Вместе с тем некоторые полемические уколы Церетели были весьма болезненными. Так, он ответил на попытки большевиков все свои неудачи объяснить саботажем буржуазии: «Свидетельство о бедности выдадите вы себе, если неудачу социалистического опыта взвалите на саботаж буржуазии».[379]
378
Цит. по: