— Ты о предложениях товарища Куусинена слышала?
— Слышала, и я их поддерживаю. Но не целиком и полностью, а лишь частично. Но об этом сейчас вообще рановато говорить, своих дел невпроворот.
— Я как раз по поводу своих дел хотел с тобой поговорить. Нам же наверняка потребуется еще больше выпускать боеприпасов…
— Завод в Сланцах уже переведен на работу по программе военного положения.
— Это как «уже переведен»?
— Ну, пока вы тут спорили по поводу идей Лаврентия Павловича, я в приемную вышла и по ВЧ с заводом связалась. Программы-то еще два года назад составлены, так что мне трех минут достаточно было — а там ребята сообразительные, все остальное сами сделают. Думаю, уже сделали.
— Ну… хорошо. А по поводу наращивания выпуска всего остального? Тех же танков, например?
— Нарастить выпуск можно только там, где имеются неиспользование резервы — а в НТК таких нет. Если мы переходим на производство боеприпасов, то сокращаем выпуск гражданской продукции, а там, где гражданской раньше не производилось, и так работают на полную мощность. Так что «Терминаторы» как выпускались по две штуки в сутки, так и будут по паре делаться. Завод-то уже год в три смены работает, а в сутках только двадцать четыре часа, четвертую смену не впихнуть.
— Но я до сих пор понять не могу, почему эти танки только на ГАЗе делаются?
— Вы меня об этом спрашиваете? Это вопрос не ко мне, а к руководству остальных заводов. Про Ленинград я могу ответить, но не уверена, что вам мой ответ понравится.
— Так давай проверим!
— Там конструктора… товарищ Гинзбург творит страшные чудища и пытается их протолкнуть на вооружение армии. Поскольку мозгов у него мало, а гонору много, он пытается впечатление создать монструозностью своих поделок, вообще не думая, как они воевать-то смогут. Но он понимает, что если завод перейдет на производство настоящих машин, все вокруг поймут, что он — пыжащееся ничто, поэтому любыми способами отказывается от производства чужих для него машин. А у НТК нет задачи спорить с местечковыми хозяйчиками, наша задача — делать то, что страну защищать будет, так что Ленинград отпадает. В Сталинграде сложнее: там просто нет нужного оборудования и рабочих подготовленных тоже, а в Харькове… там обе причины вместе, усугубленные еще тем, что харьковчане формально подчиняются распоряжениям из Киева. Так что у нас — только ГАЗ…
На самом деле «Терминаторы» официально выпусках «ГАЗ», но не в Городце, а на так называемой «четвертой площадке», официально именуемой «Арзамасским трактороремонтным заводом». И завод действительно трактора ремонтировал, однако все же главным прежназначением завода было как раз производство бронированных машин. Не только танков, но и обычных броневиков, производимых на базе серийных грузовиков. И таких броневиков выпускалось там много, а вот танков, изготавливаемых в нескольких отдельных цехах — мало. На заводе строилось еще пять новых цехов, но их и строить-то начали только этим летом — однако дела было даже не в том, что цеха достроить не успели (по планам их должны были закончить еще до ноября), а в том, что не самое простое оборудование для этих цехов в лучшем случае можно было ожидать следующей весной — а спешить с его производством всяко смысла не было так как рабочих, которые на этом оборудовании работать будут, предстояло еще с год учить И товарищ Сталин это прекрасно знал…
Двадцать седьмого сентября в Ленинграде товарищ Киров собрал нескольких иностранных торгпредов, дипломатов разного ранга и иностранных же журналистов — всех, до кого смог дотянуться. Официально он всех пригласил на торжественное открытие «международного торгово-выставочного центра» (который, вообще-то, планировали открыть к седьмому ноября и сам Киров не понял, почему всех нужно так срочно приглашать на открытие еще неотделанного внутри здания). Но когда народ собрался и Киров поднялся на выстроенную для такого случая трибуну, к нему подошел какой-то человек — и Сергей Миронович вместо торжественной речи сообщил, что «ожидается сенсационное событие и он всех приглашает своими глазами все увидеть». Большинство собранного народа с интересом погрузились в два классных вагона и паровоз быстро повез всех в сторону Белоострова. А спустя всего лишь час по мосту через Сестру проехал товарный поезд, из которого во все сторону кто-то стрелял. То есть не вообще во все стороны, а в сторону финского пограничного поста…
Рано утром с помощью «группы финских коммунистов-подпольщиков» заключенные концлагеря возле деревни Перкъярви перебили охрану, затем захватили идущий в сторону границы эшелон на ближайшей станции Перкъярвен, откуда успели даже телеграмму послать в Белоостров — а затем на всех порах помчались на этом эшелоне в сторону СССР. В двух местах бывшим заключенным (и, конечно, коммунистам-подпольщикам) пришлось поезд остановить и немного пострелять по финским солдатам (перед Терийоки, чтобы перевести стрелку и перед мостом через Сестру, так как там финны успели даже пушки развернуть навстречу эшелону) — но в целом побег прошел успешно. На глазах иностранцев с поезда сошло почти двести человек, не упустивших возможности поделиться с журналистами ужасами финского концлагеря — и это действительно стало сенсацией.
Только сенсацией это стало все же не везде, а только в Швеции: корреспондент шведской газеты был легко ранен финской пулей (со стороны финского погранпоста эшелон обстреляли из пулемета), и шведская пресса о таком зверстве умолчать не смогла. А в других странах пресса об инциденте даже на последних полосах газет заметочку тиснуть постеснялась. Но двадцать седьмого война все равно не началась. А началась она тридцатого, когда финны внезапно обстреляли из пушек Белоостровский вокзал…
Менее удачного времени для обстрела финны просто выбрать не могли, но они были уверены, что «все делают правильно». Потому что оказалось, что в захваченном поезде шесть последних вагонов были загружены снарядами для немецких семидесятипятимиллиметровых пушек. При том, что официально немецких пушек в финской армии не было…
Вообще-то у финнов в артиллерии был тот еще зоопарк: две с половиной сотни оставшихся еще с дореволюционных времен русских трехдюймовок, с полсотни шведских «Бофорсов» калибром семьдесят пять миллиметров (но с отличными от германских снарядами), дюжина пушек «норвежских» — тоже изготовленных на заводе Бофорса, но германской разработки. В них в принципе можно было использовать немецкие снаряды… в принципе, а на практике делать это категорически не рекомендовалось: пушка разработки тысяча девятьсот первого года делалась под тогдашний порох, а с новым был серьезный риск того, что ствол при выстреле разорвет. Еще — по данным разведки — финнам кто-то поставил забавные американские пушки, изготовленные в конце первой мировой по британской лицензии — но к ним немецкие снаряды тоже не подходили. А так как финнов финансировали в плане вооружения главным образом англичане, то вагоны с немецкими снарядами могли вызывать очень специфические вопросы именно у островитян — которых, в числе нескольких других иностранцев, СССР пригласил для «расследования террористического акта»: из поезда на советской станции в присутствии кучи иностранцев вытащили только женских три трупа и с десяток человек оказались ранены.
Поезд, оцепленный красноармейцами, просто стоял на третьем пути станции в ожидании «международной комиссии», а финнам почему-то даже в голову не пришло, что вагоны со снарядами были разгружены в первую же ночь. И они обстреляли станцию именно в тот момент, когда к ней подходил поезд и членами этой самой комиссии, в половине седьмого утра…
Речь товарища Молотова по радио была краткой: «мы не бандиты, не обстреливаем мирные станции без предупреждения — но раз обстреляли нас, то воспринимаем это как нападение на СССР и объявляем бандитскому режиму Финляндии войну». И сразу после того, как товарищ Молотов (человек широчайше образованный и вообще умница) повторил сказанное по-английски и по-немецки, две дивизии войск КГБ перешли границу. То есть мост через Сестру красноармейцы захватили уже через пару минут после начала обстрела станции с финской стороны, но это было лишь «полностью оправданной и соответствующей международным соглашениям операцией по пресечению неспровоцированного обстрела»…