— Ты ничего не понимаешь, зато нам не придется много имен запоминать!
— Два имени, тем более собственных детей, запомнить очень несложно…
— Вить, а я-то думала, что у мужа моего чувство юмора имеется… ну извини.
— Так это что, шутка была?
— Ну надо же, сам догадался!
— Ну… да, с твоего напоминания, но сам. Просто сейчас на работе такой завал, что мозги уже ничего не соображают.
— Бедненький… и над чем же ты сейчас голову ломаешь так, что даже самые тупые шутки до тебя не доходят?
— Да уж не знаю кому, но потребовался станок токарный…
— Это что, такое уж чудо чудесное, токарных станков никто раньше не изобретал?
— Токарный станок высокой точности, чтобы детали до соток точил…
— Мне кажется, что у часовщиков точность вообще в тысячных.
— Про часовщиков не знаю, но если ты можешь себе представить часы, у которых детальки под два метра в диаметре и высотой по восемь метров, и детальки эти точиться должны и снаружи, и изнутри…
— А, вот тебе какой проект дали! Понятно… но ты паникуешь совершенно зря: там на самом деле достаточно точности в пять сотых, а не одну.
— А ты что, знаешь, для чего мы это делаем?
— Я не знаю, это Виталий Григорьевич знает. Однако кое-что умное подсказать могу, по семейному так: можешь сразу начинать думать про детальки диаметром в три с половиной метра и длиной по десять.
— А… а зачем такие-то?
— Ну ты же в курсе того, чем ребята у академика Хлопина занимаются.
— А мне никто об этом не сказал…
— И я тебе напрасно рассказала. То есть не то, чтобы напрасно, а рановато. Ты когда задание-то получил это? А то ты обычно мне о работе рассказываешь…
— Да вчера ТЗ Ильич спустил, на предварительную проработку. Но ты не рано сказала: я теперь точно знаю, что станок одну деталь может хоть неделю обрабатывать — а это уже совсем другие требования получаются. Такой мы уже через две недели сделаем… в смысле, проект сделаем, и за полгода и сам станок выдадим. Только тогда мне от тебя консультация нужна будет: если мы поставим безвибрационный привод от мотора, то… обычно-то мы на резине мотор подвешивали, а нет ли у тебя в загашнике пластмасс, которые попрочнее резины будут и колебания высокочастотные гасить смогут достаточно эффективно? Я тебе виброхарактеристики моторов подготовлю…
— Ты мне не характеристики моторов готовь, а за пеленками в магазин сходи: я думала, что у нас еще от Женьки их много оставалось, а оказалось, что их вообще полпачки.
— А Кате сказать…
— Катя из школы вернется в три, а пеленки уже заканчиваются. Ты вообще зачем отпуск брал? За женой и дочкой ухаживать, вот и ухаживай! Ты вообще сейчас о работе думать не должен! Хотя, если ты станок только через полгода построишь, что реактор они только через год сделают… ладно, сбегаешь за пеленками — и вали на работу. Но станок вы уж там постарайтесь пораньше сделать. Его куда, в Подольск ставить будут?
— Сказали, что для Нижнего заказ, на завод Орджоникидзе.
— Тогда я заказ уточняю: два станка, второй — на Гидропресс, в Подольск. И начальству скажи, что все вопросы по финансированию работ…
— Вер, а давай ты сама скажешь? Мне просто неудобно: ведь это ты у нас в больших начальниках ходишь, а я всего лишь инженер.
— Старший инженер. Но ты прав, я позвоню Валентину Ильичу и пусть он уже уточнения по заказу вам выдает. А ты — ты ничего не слышал и сам удивишься… ну-ка, сделай мне удивленную рожу… ладно, сойдет. Ну что стоишь, беги в магазин! И калачей купи, парочку. Мне и Кате, но можешь попробовать и себе один взять.
— Почему это только попробовать?
— А я не уверена, что когда ты их принесешь, я уже два калача не захочу. У Кати отнять калач я все же постесняюсь…
— Понял, купить пеленки и пять калачей… уже убежал!
Спустя неделю вечером (после предварительного звонка, Лаврентий Павлович теперь всегда сначала спрашивал у Веры, можно ли ему «зайти в гости» с очередной кучей вопросов), к ней пришел сосед с еще одним товарищем. И на этот раз вопрос, судя по всему, был действительно важный:
— Вера Андреевна, — начал Виталий Григорьевич, — я бы хотел уточнить кое-что…
— Да, и я хотел бы уточнить, — не дал договорить Хлопину Лаврентий Павлович, — Какого рожна ты запустила сразу две программы по получению какой-то редкой земли, да еще требуешь ее разделения по изотопам?
— Постараюсь ответить как химик, но так, чтобы и вы поняли. Вот, Виталий Григорьевич сейчас делает реактор для подводных лодок…
— А причем тут новый рудник в Монголии? Я уже не говорю о том, что с Чойбалсаном ты вообще в обход совнаркома про него договорилась!
— А при том, что мне нужен гадолиний… а в совнаркоме об этом никому даже знать не следует. Объясняю на пальцах: в реакторе у Виталия Григорьевича уран поступает обогащенным до двадцати пяти процентов…
— Ну, про необходимость обогащения я уже все понял…
— Ну так вот: когда уран в реакторе свежий, то он слишком уж шустро гореть начинает, так шустро, что и перегреться может. А чтобы он не перегрелся, приходится в воду пихать всякие гадости — но, что хуже всего, процент этих гадостей требуется постоянно, по мере выгорания урана, уменьшать.
— И что? Разве это так трудно?
— Это очень непросто: человек, который следит за концентрацией тех же солей бора или кадмия, должен знать абсолютно всё про то, как реактор работает вообще и, что гораздо сложнее, знать, как он работает в каждый текущий момент. Потому что если этот человек слегка напутает, то реактор или заглохнет, или взорвется.
— Я… мне уже обо все этом рассказали.
— Продолжу: у гадолиния один изотоп… точнее, все четные, кроме сто пятьдесят второго, для медленных нейтронов практически прозрачны. А нечетные, особенно сто пятьдесят седьмой, не прозрачнее печной заслонки и нейтроны активно поглощают. Так вот… все же дайте договорить: если непосредственно в топливо добавить этот сто пятьдесят седьмой, то поначалу он все лишние нейтроны мирно поглотит и не даст реактору излишне разогнаться. Но он, поглотив эти нейтроны, превратится в изотоп уже четный, который нейтроны поглощать уже не будет. И если правильно подобрать дозу нужного изотопа в топливе, то у нас реактор будет работать стабильно без необходимости вокруг него с бубном плясать!
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что уже не будет необходимости на каждую подлодку сажать по конструктору, который этот реактор проектировал.
— Я все же, с вашего позволения, хотел бы уточнить, — прервал беседу Веры с Берией Хлопин. — Мне сказали, что вы предложили полностью химический способ разделения изотопов, но я не понимаю, как это в принципе возможно. Но если это возможно, то не следует ли нам поменять способ обогащения урана, ведь на это тратится так много энергии…
— Немного энергии на центрифугах тратится, реакторы потом потраченное стократно окупят. А способ, который предложила, он, конечно, к химии как-то относится, например тем, что я использую трехуксуснокислый ацетамидостиролэтилендиамин и мембраны тоже синтетические. Но это примерно такое же разделение, как и разделение воды на простую и тяжелую: химическая активность изотопов все же немного разная. Поэтому у меня изотопы все же не разделяются, а происходит обогащение… примерно на три сотых процента за цикл. Но это уже хорошо, на циклотронах потом разделять остатки проще получится… а зачем разделять, я уже вроде объяснила.
— И очень понятно объяснили… но как вы вычислили сечение захвата для разных изотопов?
— Это уже чистая химия… точнее, все же физическая химия. И я не вычисляла, а просто на циклотроне гадолиний разделила и проверила, что получилось.
— Вот теперь понятно, а то я уже, откровенно говоря, решил было что в своей науке мало что понимаю… Спасибо за разъяснения!
— Да не за что, приходите еще, если новые вопросы возникнут. А теперь извините, мне дочку кормить пора…
Когда Берия и Хлопин уже ехали обратно (Лаврентий Павлович решил академика до аэропорта довезти), Виталий Григорьевич задал вопрос совершенно риторический, к Лаврентию Павловичу не обращаясь:
— Вроде все понятно… но почему из всех веществ она выбрала именно гадолиний?