— Знаю, это…
— Не сейчас, а раз знаешь, то ответь: эта работа ордена Ленина заслуживает?
— Более чем.
— Ну и хорошо. А на нас британцы и американцы постараются натравить Гитлера. И это понятно, а ты еще и причины понятнее объяснила. И остается один вопрос: когда?
— Вы хотите ответ у меня получить?
— А от кого еще-то? У нас в стране ведь нет других толкователей мыслей этого Гитлера… нет, конечно, этим другие люди занимаются. А ты занимайся своими делами, у тебя же сессия начинается? А вытащить из студента знания — дело всяко не простое… Спасибо! И если что…
— Я помню. До свидания…
С Центральной музыкальной школой Лаврентий Павлович все же не стал тянуть до мая, и «квалификационные экзамены» провел уже в январе. По результатам этих экзаменов были сделаны серьезные такие «оргвыводы», почти полностью поменялся в ней состав преподавателей и совсем уже полностью сменился состав учащихся. Вера, узнав об этом, лишь про себя усмехнулась: в «первой жизни» школу перетрясли (точно таким же образом) лишь в пятьдесят девятом — и уже через пять лет некоторые ее выпускники стали широко известны и в стране, и за рубежом. Об этом Вера Андреевна узнала от сына заведующей пушкинской музыкальной школой Елизаветы Цыбиной Павла, который «тогда» работал конструктором ракетной техники и был хорошим знакомым мужа…
Но вообще-то забота о музыкальной культуре у Веры была где-то в последних строках списка ее приоритетов, а в верхних строчках этого списка были совершенно другие проблемы. И решать эти проблемы, по ее мнению, нужно было очень быстро. Но здесь все упрощалось тем фактом, что Лаврентий Павлович, осознав, зачем, собственно, он скупал для Старухи уран по всему миру, к некоторым ее просьбам относился… с уважением, все еще соблюдая правило НТК «… и не спрашивай, зачем». Вера даже примерно не представляла, во что обошлось товарищу Берии создание «совместного шведско-боливийского горнодобывающего концерна», и тем более не знала, имеет ли к этому концерну какое-либо отношения хотя бы один швед. Но её это вообще не волновало, так же как и каким образом эти шведские боливийцы перевозили в СССР накопанный в Боливии литий — а вот то, как работает завод по ртутному разделению изотопов этого интересного металла, ее сильно заботило. Главным образом, в части обеспечения этого завода всем потребным для его работы, поскольку сам завод вообще-то подчинялся Саше Новосёловой.
А основной продукт, получаемый на этом заводе — обогащенный до девяноста девяти с половиной процентов литий-семь — целиком отправлялся в авиапромышленность (что позволило, допустим, облегчить конструкцию МП-8 на полторы тонны и теперь самолет мог пятитонную бомбу перевезти на три с половиной тысячи километров). Ну а о том, куда девать «отходы» этого производства, Лаврентию Павловичу рассказал уже Виталий Григорьевич…
Но это были лишь дела, о которых Вера знала, что «это сделать надо», но делали их другие люди. А некоторые дела — касающиеся именно высокомолекулярных соединений — касались уже непосредственно её, и делать их приходилось уже Вере. Тоже не совсем самой, а всему коллективу Института этих самых соединений. И одним из важнейших дел была отработка технологии изготовления резины (и тракторных шин) из корейского бурого угля.
Товарищу Киму в деле укрепления и развития народного хозяйства очень сильно помогал товарищ Сталин — и для того, чтобы народ в Корее хотя бы смог себя прокормить, передал в дружескую страну сразу двадцать тысяч тракторов. Много, но для Кореи с ее двадцатью пятью миллионами жителей это было явно маловато. Поэтому НТК выстроил в Лесозаводске небольшой тракторный завод, почти всю продукцию отправляющий в Корею и Маньчжурию — но товарищ Ким разумно предположил, что поставок из СССР Корее явно не хватит, а трактора еще и ломаются со временем — и приступил к строительству сразу двух тракторных заводов у себя в Корее. Но если со сталью у него было все довольно неплохо (еще японцы там несколько металлургических заводов выстроить успели), то вот с резиной было совсем плохо: капиталисты, владеющие огромными плантациями гевеи, каучук ему продавать категорически не желали — а делать трактора на манер допотопного «Фордзона» с железными колесами было «экономически нецелесообразно». Просто потому, что изрядная часть территорий была занята горами, а горные каменистые дороги такие колеса просто мгновенно портят. Можно, конечно, трактора в горы и не пускать — но тогда начинаются проблемы с вывозом полезных (и очень нужных всем) ископаемых…
Но с резиной в СССР проблемы все были уже давно решены, и Вера — по просьбе Валентина Ильича, которому задачу поставил уже лично Иосиф Виссарионович — адаптировала технологию производства бутадиенстирольного каучука под корейское сырье. То есть дивинил из бутана, получаемого по процессу Фишера-Тропша, сделать проблем не было, там любой уголь годится, а вот отладить производство стирола оказалось гораздо сложнее. И, хотя в Ушумуне химики работать с бурым углем умели очень неплохо, у них технология при использовании угля из корейских месторождений выглядела не очень, да и стирол получался «излишне дорогим» по мнению Веры — так что в Лианозово был доставлен целый состав с корейским углем и химики под Вериным руководством пытались разобраться, что же в Ушумуне у ребят получалось «не так».
Разобрались: все же в Ушумунском угле было прилично так серы и особенно серных соединений, а корейский бурый уголь оказался «слишком чистым». Что было даже хорошо, а цена выходила завышенной просто потому, что две промежуточных стадии по очистке светильного газа оказались вообще ненужными — точнее, одна ненужной, а одну требовалось поменять, чтобы газ освобождать от действительно вредных для катализатора, но абсолютно других, нежели в Ушумуне, примесей. Правда, при этом уже серы, нужной для производства резины, получалось очень мало — но эту проблему решить было уже совсем просто…
Когда в начале февраля Вера сказала Валентину Ильичу, что проблема с резиной для Кореи решена, эту информацию и до корейского вождя донесли исключительно быстро, и четырнадцатого февраля в Москву прилетел лично товарищ Ким с группой корейских специалистов, которым предстояло заняться производством шин. А Вере пришлось устраивать для них экскурсию по Лабораторному заводу. Именно Вере: все же она — человек, занимающий немалую должность, а приехал все же руководитель дружественного государства…
Экскурсия Веру рассмешила чуть ли не до слез: как-то так получилось, что все корейские специалисты из других языков прилично знали только японский, так что Ким Ирсен поработал переводчиком. И в корейской делегации это почему-то никого не смущало. А Веру смешило лишь то, что почти каждый раз, переводя очередной вопрос специалистов, корейский вождь начинал фразу со слов «я химии не знаю и не совсем понял, что спрашивает товарищ, но вы-то химик, поэтому постарайтесь сами разобраться в том, что он хочет выяснить. А я постараюсь понять и перевести то, что вы ему ответите».
Вере очень понравилось то, что Ирсен не строил из себя «большого начальника», а просто старался решить любую возникшую проблему наиболее быстрым способом: ну, не нашлось переводчика, так зачем терять полдня и вытаскивать его из посольства, когда он и сам русский прекрасно знает? Еще ей понравилось и то, что молодой корейский вождь действительно думал о развитии страны и нуждах своих людей: в разговоре за обедом, последовавшим после экскурсии, он задавал Вере действительно серьезные вопросы. Например, не будет ли для людей вредно есть выращенные на сильно удобренных полях продукты: