Мара аккуратно сложила листок и засунула обратно под подсвечник, словно и не брала. Хотела снять с шеи подарок, но передумала. Негоже бросать такие вещи, как это кольцо! В Киотиссии она выйдет на след юноши и найдет способ вернуть талисман так, чтобы не встретиться с Карсом.
Она чуть не насильно впихнула в себя остаток еды, скинула перевязь, засунув под кровать, и легла прямо в одежде. Через несколько минут Мара спала, зажимая в кулачке старое серебряное колечко с восьминогим существом на печатке.
Кайн разбудил незадолго до полуночи. Монастырь пробуждался с первыми лучами солнца и укладывался сразу же по наступлению темноты, если обряды не требовали ночных молебнов, как в случае, когда просили Пресветлую об исцелении Мары. Поэтому внутри стен смело расхаживал глубокий сон, и никто не был потревожен, когда Мара и Кайн бесшумно вылезли на улицу через высокое окно внутренней часовенки. Толстяк повел спутницу к сараю, подпиравшему частокол, ворота которого на ночь мэтресса запирала сама и накрепко, а ключ носила на ремешке на шее. Чтобы выйти наружу беглецам пришлось забраться на крышу, а затем спуститься вниз снаружи забора. Кайн слез первым и поймал спрыгнувшую следом Мару, к которой, под действием яда лесничих, не спешили вернуться обычные гибкость и сила. В кустах неподалеку толстяк ещё днем спрятал упряжь Амока и свой объемный походный кофр. Мара начала звать коня, едва коснулась ногами земли вне стен монастыря. И жеребец услышал. Нагнал людей под сенью одной из рощ, обильно росших в маленькой долине. С помощью Кайна она оседлала коня, всё больше убеждаясь в собственной слабости и приходя от этого в бешенство. Толстяк с трудом взобрался на круп Амока позади Мары, и она пустила жеребца галопом, желая к рассвету уехать как можно дальше от обители.
Привал сделали к полудню. Амок внезапно остановил бег, и Кайн еле успел поймать сползающее тело всадницы. Женщина билась в судорогах, с губ стекала желтоватая пена, глаза закатились.
Он спешился, закинул подрагивающее тело на плечо, попытался взять жеребца под уздцы, чтобы отвести в тень, но тот прижал уши и заплясал на месте, далеко и опасно выкидывая длинные ноги. Мрачно сплюнув, Кайн оставил его, где есть, и отнес Мару на берег ручья, журчащего неподалеку в кустах. Уложил на землю, попытался напоить чистой водой, но её горло словно разучилось глотать - вода выплескивалась сквозь стиснутые зубы и текла, впитываясь в тонкую ткань рубашки. С сомнением посмотрев на неё, монах рискнул оставить женщину одну - следовало напоить Мару успокоительным травяным отваром, а для этого надо было запалить костер и вскипятить воду. Когда Кайн вернулся, таща сухие ветки - женщины на берегу не было. Амок пасся у воды, иногда тянул морду к прохладе ручья, но пить не спешил - пофыркивал, мотал головой, словно удивлялся тому, что видел. Монах бросил ветки и поспешил к нему. И застыл. Мара лежала на спине. Небольшая глубина ручья позволила воде только покрыть её лицо и разметать волосы в тщетной попытке унести по течению. Чёрные пряди змеились и стелились по дну, сбиваемые неровным током воды, обрамляли худые щёки. Перевязь женщина предусмотрительно оставила на берегу, но это всё, на что хватило сил - она лежала на дне в одежде и сапогах, и вовсе не походила на утопленницу. Кусая губы, Кайн разглядывал Мару, не делая попыток спасти. Потом резко развернулся и занялся костром и отваром. Спустя некоторое время плеск воды за спиной подсказал ему, что она пришла в себя. Когда монах мельком кинул взгляд через плечо - увидел её, обнажённую, роющуюся в своей седельной сумке. Коричневые следы кнута на спине казались шнуровкой чудовищного платья. С треском переломилась толстая ветка, которую Кайн держал в руках, и он резко отвернулся.
Мара разыскала длинную рубашку из тонкого полотна, натянула на быстро высохшее под полуденным солнцем тело, нашла ветки с рогатинами на концах, натыкала их вокруг костра, развесила одежду и сапоги на просушку. Расседлала Амока, обтерла серую шкуру пучком травы, приласкала коня и села, наконец, у огня, насмешливо посверкивая глазами.