Старуха навела лорнет на Митрохина.
- Целы! - радостно вскричала она.- Стекла целы! Ах, дорогой вы мой, как я вам благодарна!
Митрохин смутился: ну уж... Старуха сложила лорнет, выпростала из-под мышки сумку. Ох и сумка! Что-то рыже-черное, старое, вытертое донельзя, с каким-то металлическим вензелем сбоку. "Ридикюль",- почему-то подумал Митрохин. Старуха, щелкнув замком, открыла этот самый ридикюль и бережно опустила в него лорнет. Борис успел увидеть внутри какой-то кулек и корешок массивной, с золотым тиснением, книги. Защелкнув замок и вернув ридикюль под мышку, старуха свободной рукой подхватила под руку засмущавшегося Бориса.
- Давайте-ка, юноша, постоим немного. Я все еще не могу прийти в себя. Прямо сердце зашлось! Единственная вещь, оставшаяся мне от Сонечки Мурановой - самого верного моего друга. Вы не торопитесь, юноша?
- Ну ясно... конечно же,- забормотал почти тридцатилетний Митрохин,- я сегодня вообще, раньше времени еду.
- Ну и чудесно! - обрадовалась собеседница.- А вот тут и народу поменьше, вставайте-ка к колонне. Татьяна Антоновна,- представилась она неожиданно церемонно.
- Борис,- ответно представился Митрохин.
- Очень красивое имя,- улыбнулась Татьяна Антоновна. Была она одета в серую вязаную, очень старую кофту, кое-где аккуратно заштопанную, в длинную черную юбку. На ногах ее были простецкие туфли, тоже не вчера купленные. А эта блузка с тщательно отглаженным воротничком... Где она такую откопала? Мгновенная жалость царапнула Борисово сердце, он отвел глаза.
- Чепуха все это, милый юноша,- перехватив его взгляд, безмятежно сказала Татьяна Антоновна.- А я, дура старая, почитать вздумала наэскалаторе. А тут кто-то возьми да и толкни меня под руку, не намеренно, конечно. Ужас! Я - в крик, и все вокруг - в крик, и так и сяк меня костерят: сидели бы, мол, дома по утрам белые панамки, одуванчики божьи, мол, неймется им в часы пик в транспорт лезть, под ногами путаться!-Старуха беззлобно рассмеялась.-В общем-то правы они, конечно. Но мне сегодня обязательно надо побывать у Сонечки, и именно с утра: вечером я уезжаю. Кто знает, суждено ли вернуться? Она похоронена на Смоленском,-пояснила Татьяна Антонина,- дружочек мой бесценный. Сколько вместе прожито-пережито... А теперь, Боря, давайте-ка садиться. Только, бога ради, не вздумайте занимать для меня место. Встанем в уголок, поговорим, ладно?
Они вошли в мгновенно наполнившийся вагон, протиснулись в угол.
- Вы где выходите, Боря? - спросила Татьяна Антоновна.- На Невском? Чудесно! И у меня там пересадка. А кстати, Боренька, простите за любопытство, кто вы по профессии?
- Инженер-конструктор.
- И это интересно? Это, если не секрет, не связано с космосом?
- Какой там космос,-ухмехнулся Митрохин,-обычный инженеришка. Работаю в НИИ "Бытпроммаш". Бытовые и промышленные машины,- пояснил он.- Полотеры, пылесосы, прочая такая ерунда, автоматы всякие.
- Да, конечно, малоромантичная работа,- с легкостью, так что Митрохин даже несколько обиделся, согласилась старушка.- Хотя и в этой области есть, наверное, простор для взлета мысли,-тут же поправилась она.
- М-мда...- неопределенно промямлил Борис.- "Лесная" уже,- качнул он головой в сторону замелькавшего зеленого пластика станции.
- Угу,- улыбнулась собеседница,- А вы случайно не пишете, Боря?
- Что вы? - искренне изумился тот.- С какой стати?
- А музыка? Живопись? Какая-нибудь иная область искусства?
- Да нет, и не баловался даже никогда.
Старушка слегка вздохнула с непонятным для Митрохина сожалением.
-Татьяна Антоновна,-рещился-таки спросить Митрохин,- а что, разве этот лорнет такая уж удобная штука?
- Ах, конечно же нет, Боря,- оживилась старушка,- и в обычные дни я пользуюсь очками, как все нормальные люди. А лорнет я беру только тогда, когда езжу к Сонечке. Это уже традиция, так же как и Диккенс, которого я читаю там. Вы знаете, Боренька, ведь от других моих близких-ни могил, ни писем, ни фотографий не осталось. Ничего. А ваши родители живы, Боря?
- Нет,- коротко ответил Митрохин,- у меня только сестра в Севастополе.
...Так они стояли и разговаривали в углу, а когда вагон, сбиваясь с ровного хода, дергался и раскачивался, Митрохин придерживал старушку под локоть, а та благодарно улыбалась и кивала. На Невском толпа вынесла их из вагона и мгновенно схлынула: кому на пересадку, кому на выход. Пора было расставаться.
- Еще раз - огромное вам спасибо, Боренька. Славный вы человек. И знаете, у вас на переносице оспинка, как у моего старшего, у Стасика. Он погиб. Волховский фронт...- Татьяна Антоновна судорожно передохнула. - Вот, ради бога, не побрезгуйте.- Она полезла в свой ридикюль, достала кулек и протянула его Митрохину.
В кульке было несколько коричнево-бурык комков с терпким, странным, удивительно приятным запахом.- Возьмите, возьмите, юноша. Это конфеты собственного моего изготовления. Берите одну. Больше я не предлагаю, да больше, пожалуй, и нельзя. Тут добавлено немного сока некоторых растений. Я ведь когда-то увлекалась ботаникой. Вы никогда не задумывались, Боря, какая сила движет одуванчиком, пробивающим головою асфальт? Впрочем, это неважно. Берите же, Боренька!
- Спасибо, Татьяна Антоновна!-Митрохин, чтоб, не дай бог, не обидеть старуху недоверием к ее самодельным сластям, вытянул из кулька один комок, сунул в рот. До чего же странный вкус... До чего ж замечательный вкус!..
- Ешьте, ешьте,- как-то торжественно проговорила Татьяна Антоновна,вы достойны, я уверена.
- До чего же вкусно! - проглотив сладкую слюну, проговорил Митрохин.-А вы?
- А мне это уже ни к чему, милый юноша,- улыбнулась старая женщина.День взлета... Нет, это я не для себя делаю,- загадочно проговорила она, убирая кулек в ридикюль.- Ну, мне пора. Прощайте, Боря. Да будет этот день памятным для вас.- Она протянула Митрохину руку, и пожатие ее было неожиданно крепким и энергичным.- И все-таки жаль, Боря, что вы - не человек искусства. Ах, какая бы тут открылась возможность! Но это уже старческое брюзжание. Прощайте же.
Татьяна Антоновна еще раз тряхнула Борисову руку и, ни разу не оглянувшись, пошла к пересадочному эскалатору. Митрохин смотрел ей вслед: белоснежные волосы, прямая спина, статная поступь. Еще раз мелькнула белая голова, и навсегда исчезла из Борисовой жизни эта старуха с ридикюлем, лорнетом и кульком удивительных самодельных конфет. ...Седая, гордая, в заштопанной этой кофте, в туфлях этих детских...
Ох, бабуля... Ох, старухи, тебе, одинокой, подобные... Седые русские интеллигентки на последнем отрезке жизни, на самых ее предфинишных полосах... Бывшие Машеньки, Сонечки, Шурочки, бывшие девочки из многолюдных, дружных трудовых семей, бывшие гимназистки, курсистки, учительницы, фельдшерицы. Бывшие, бывшие... Бывшие хохотушки и недотроги, бывшие спорщицы и пeвуньи, бывшие красавицы, бывшие любимые, бывшие жены... Бывшие, бывшие... Все минуло, все кануло в прошлое: и люди те, и то время, ее время, ее люди. А в этом вот времени, в нынешнем, она уже не жена, не возлюбленная, не мать, не защитница, не наставница, и не живой она нерв в этом времени, а заноза... В старость, в старость как в воду, все глубже и глубже, пока не зальет она последнего твоего вздоха. Старость-как отступление, как сдача позиций - одной за другой, до самой последней позиции, до края, до шага в пустоту... А если нет даже писем, даже фотографий, даже могил на земле? Если навсегда-только соседи, только чужая жизнь? Если осталась только память, вместившая все, что было с нею, с ее страной в то время - прекрасное и страшное, неповторимое, единственное? Только память и мужество жить.