- ...Ты только погляди на них, - говорил между тем с явно нарочитым, насмешливым удивлением Василий, - старухи запили. А во начну считать, кто у нас пьет... Тетка Аграфена - раз...
- Тьфу ей, - буркнула баба Катя. - Вчерась валялась у лавки: хоть бы до избы добрела.
- ...Тараканиxа, - продолжал свой счет Соломатин.
- Тараканиха-то молодец; - тихо сказала баба Валя. - Дом в порядке содержит, хоть и пьет. Я к ней вчера дотащилась, посидели.
- Водку пили? - взвился Василий.
- Бутылочку раздавили, - прикрыв глаза, но правдиво ответила баба Валя. И это "раздавили" как-то так не шло ей, что даже Соломатин нехорошо сощурился, и воздух вытолкнул из себя это слово, оно покружилось по комнате - и со стыдом вылетело в окно. Василий откашлялся:
- Баба Настя...
Тут все трое помолчал, осмысливая что-то в себе. Потом баба Катя пристукнула клюкой, но скорее с недоумением, чем с гневом:
- Чего кто знает о Николе-то?..
- Я в окно заглянул - из-под стола ноги торчат, - сказал Василий. Помолчав, вполне серьезно и раздумчиво добавил. - Убей, не пойму: на какой это почве они сошлися? Кольке - сорок лет, бабе Насте - семьдесят шесть... А ведь живут?.. А?
- Опятъ, - подтвердила баба Катя с оживлением. - Прасковья Дедкова их застукала.
- И неужели получается?.. - сделал ерническим свое все в серых комочкаx, красных жилкаx, рыжих волосинаx, странно тем не менее моложавое лицо Соломатин. - Чего я вам скажу, бабки... - таинственно снизил он голос, значительно помолчал, и весело закончил. - А не попробовать ли и вам?!
- Провались, дьявол! - вскочила баба Катя.
- Успокойся, Васенька... - в горле бабы Вали булькнул было смех, но она зажала его и с трудом проглотила слюну.
Но так как Василий был по натуре своей бескорыстен и всегда готов им услужить, только его позови, коли что, - то сердиться на него и бабе Кате не было резону. И она уже вполне спокойно села, точно этот ее вскок был лишь данью приличию, так сказать, симуляцией гнева.
За окном дома бабы Вали, выходившем на огород, в свете августовского вечера чудно взблескивало жнивье: та часть болышой усадьбы, которую она засевала житом, теперь уже прибранным. Дальшее шла неболышая луговина, полого сбегавшая к ручью, над которым стояла банька: такая старая, топившаяся по-черному, что и была она насквозь черной. Все трое, подчинив глаза неровно-прихотливой игре солнца, смотрели в окно: баба Катя, налегая на свою клюку, с привычным выражением хитрого упрямства и застарелой, какой-то жесткой тоски; баба Валя, отдыхая сейчас и облегченно дыша - была не одна, и это давало временный покой и ощущение легкой, раздвигающей тесный мир привычного безопасноссти, - думала о том, что топка в баньке развалилась и надо бы по-просить Василия подправить. Соломатину же было мало выпитой водки и он, морща лоб и слыша хрипловатое дыхание бабок с обоих боков, и смотрел, и думал, как выцыганить у старух на бутылку, а еще лучше подвести дело к тому, чтобы сами поставили...
Тут баба Валя и решилась:
Васенька, ты б глянул топку в бане? Там делов немного, а мне самой не сладить. А я б бутылочку тебе...
Василию сразу стало легко и весело:
- Так, может, я счас и займуся? А что - делать сегодня все равно нечего: пойду. Баба Катя, а ты топай в лавку! Часа за полтора управлюсь - я твою топку знаю, - потом опять сядем, а, бабки?!
Баба Катя, суетливо оживляясь, уже подымалась. Баба Валя тоже была довольна: и вечером не одна. Василий, отлично понимая иx, заxоxотал раскатисто, свободно, давая выход своему откровенному удовольствию:
Запили старухи, запили!