Акулина отправилась в кухню. Молодая девушка поцеловала у отца руку и торопливо принялась приготовлять чайный прибор.
Старичок, казалось, был чем-то озабочен. Скрестив руки, начал он ходить по комнате, шевеля губами. Вдруг он остановился.
- А, Настя! - сказал он.
Молодая девушка вздрогнула.
- Что, папенька?
- А который тебе год?
- Да вы сами, папенька, знаете; в сентябре восемнадцать будет.
- А, так, так, - бормотал старичок, продолжая расхаживать по комнате. Да, да... точно... Кто бы подумал? Давно ли ведь, кажется?.. А вот уж и невеста...
Вчера родилась, право... А вот и замуж пора... Приданое готовь.
Старичок грустно окинул взором голые стены своей комнаты и снова начал ходить и шептал про себя.
- А легко сказать, приданое... А позвольте доложить, с чего прикажете? Место маленькое, жалованье маленькое, люди мы маленькие - вот тебе и приданое!
Чин, правда, штаб-офицерский, да на одном-то чине далеко не уедешь. И невеста-то хоть куда, да с пустымито руками никто не возьмет - такой, уж известно, народ теперь... Вот если б тысяч сто капитала - был бы уж другой разговор, или тысяч пятьдесят... Ну, так и быть, хоть бы десять тысяч... так ничего бы, пристроить можно, женишок бы уж нашелся... Не важный бы... да не в том дело... был бы человек хороший, с правилами, с благородством, пожалуй, хоть обер-офицер...
Дмитрий Петрович правду сказал, большую правду...
Ну, что я зевал... Ну, умри я нынче - что же Настенька? А?.. С кем же - она? Надо же подумать об атом.
Пора за ум хватиться... Да-да-да... и очень пора...
Между тем. Акулина принесла на стол журчащий самовар. Старичок успокоился, уселся и взял из рук дочери стакан чая. Но, принимая стакан, он пристально посмотрел на дочь, как никогда еще не глядел на нее, и спросил странным голосом:
- А, Настя, тебе жаль будет, если я уеду?
- Что это вы? - вскрикнула девушка. - Куда это вы думаете ехать, папенька?.. Я без вас буду такая несчастная.
- А бог милостив, Настенька, может быть, все и уладится, все будет к лучшему. Надо ведь и о тебе подумать... Ты этого, Настенька, не знаешь, а виноват я перед тобой.
Неожиданное признание старика поразило невинную грешницу более, чем самый жестокий упрек.
- Вы виноваты? - прошептала она. - Что же я?..
- А ты, Настя, ребенок, ты этого не понимаешь.
Спасибо Дмитрию Петровичу, вразумил он меня, добрый человек.
- Какой Дмитрий Петрович, папенька?
- А наш Дмитрий Петрович, коллежский советник...
ну, казначей наш... Да, бишь, я тебе и не рассказал, а вот какие странные бывают обстоятельства. Дмитрий Петрович давеча говорил мне в департаменте: "Иван Афанасьич, теперь, брат, некогда, а вот заходи-ка вечерком на квартиру. Надо потолковать с тобой об одном дельце". "Хорошо, мол, Дмитрий Петрович, зайду". Поверишь ли, странно мне показалось, что за экстренность такая? То есть в голову бы никак не пришло.
Вечером, как знаешь, пошел. Прихожу. Чай уж отпили.
"Ну, здравствуй, Иван Афанасьич". - "Здравствуйте, Дмитрий Петрович". Ну, хорошо... что, бишь, я говорил?.. Да: "Садись, говорит, любезный". "Не извольте беспокоиться". Сели... "А вот, - говорит он, - братец ты мой, есть у меня знакомая старая графиня..." - "Знаю, мол, Дмитрий Петрович, вы со всей знатью здесь знакомы..." - "Ну, да не о том речь. Вишь ты, у графини-то богатые вотчины в трех губерниях, тысяч никак пять или шесть душ. Барское, слышно, имение, да запущено. Старушка-то это дело мало смыслит. Ну, где же ей, голубушке, и понимать, живет в таком кругу, дама такого звания - где углядеть? Управители грабят". - "А что же, - говорю я, - Дмитрий Петрович?" - "А вот, - говорит он, - спрашивала меня графиня, не знаю ли я надежного человечка, чтоб поручить можно объездить вотчины, пересмотреть отчеты, завести конторский порядок". - "Знаю, мол, ваше сиятельство". - "А кого же вы это назвали, Дмитрий Петрович, любопытно бы знать?" - "Да тебя, Иван Афанасьич. Экой ты, братец, недогадливый!" "Меня, Дмитрий Петрович? Помилуй бог, что я за ревизор такой? Тут, чаю, всякие науки нужно знать, а ведь вам известно, я человек простой, учился на медные деньги". - "Да не мошенник, - говорит Дмитрий Петрович, - вот в чем штука! Человекто честный. А вот такого-то и надо. Вот те на". "Помилуйте, Дмитрий Петрович... что же тут удивительного?
Служу я, правда, по долгу совести и присяги. Формуляр, слава богу, не замарал. Могу сказать, выслужил свой майорский чин. В чужой карман не заглядывал". - "Редкий ты, брат, человек", - говорит Дмитрий Петрович. Поверишь ли, вот так-тгиш и сказал... "Поглядел бы на других... Ну, да это статья особая. В самом деле, чего тебе лучше? Поезжай-ка, брат, славная оказия..." - "Как же, Дмитрий Петрович, а служба-то?" - "Ну, отпуск возьмешь, ведь, верно, в первый раз". - "В первый-с". - "Ну, видишь, едешь, что ли?" - "А как же дочь-то, Дмитрий Петрович, Настенька?.. Ведь не могу же я ее так бросить". - "Ах ты, - говорит он, - старый болван, братец, седая ты крыса! Ну, умрешь ты, с кем дочь твоя останется?.." А в самом деле, Настенька, коли я умру, с кем же ты останешься?..
- Не говорите этого! - поспешно воскликнула испуганная дочь.
Стоявшая у дверей Акулина перекрестилась и отплюнулась.
Старик продолжал:
- Что, бишь, я говорил... Да! "Ну, говорит, поедешь. Дочку можно будет куда-нибудь пристроить покамест. Да кто знает, может быть и сама графиня возьмет ее в дом. Ведь графиня тем известна, благодетельная дама, любит держать при себе бедных дворянок, многим покровительствует; вот недавно выдала воспитанницу свою, Машеньку, замуж. В тридцать тысяч пожаловала заемное письмо - вот она какая! Тут не то что наш брат... тут, братец, знатная протекция. Ну да и тебе, разумеется, награждение будет хорошее, прогоны, харчевые:) на подъем, жалованье... Торговаться не будет.
Этим грешно тебе брезгать. Ведь ты живешь одним жалованьем?" - "Одним жалованьем, Дмитрий Петрович, а копейки нет на черный день. Помилуйте... где же?.." - "А дочь-то у тебя невеста?" - "Невеста, Дмитрий Петрович". "Ну, так вот видишь ли, Иван Афанасьич, перекрестись-ка, да и берись за работу. Не для себя, известное дело... тебе и своего на век хватит, а чтоб свою Настасью Ивановну пристроить. Она ведь, я видел, у тебя красавица, а красавицам в Петербурге без денег, ты сам, чаю, знаешь, не то чтобы... а все-таки... относительно... в рассуждении..."
Тут старичок смешался и тяжело вздохнул.
Молодая девушка ожидала с трепетом. Странно ей было остаться одной, жаль ей было отца, жаль, может быть, еще кого-нибудь и другого.
- Папенька, - сказала она умоляющим голосом,- - не ездите, не решайтесь! Мне ничего не нужно. Если вашего жалованья для нас мало, я могу работать.
Иван Афанасьевич обиделся не на шутку.
- Вот славно придумала! - воскликнул он вспыльчиво. - Уж не в магазейщицы ли идти угодно, в горничные, чего доброго? Вот, можно сказать, утешила! Вот они, ваши пансионы, ваше французское-то воспитание, чему вас учат! Ведь, что ни говори, а ты у меня теперь дворянской крови. Сама благородная, сама, матушка, графиня... Ну, я-то еще ничего, туда-сюда... куда бы ни шло, а ты уж, матушка, пощади мою седую голову. Не унижай своего звания, не заставь меня краснеть перед людьми - слышишь ли?
- Так вы решились, папенька?
- Ну-ну... нет, не то чтоб еще решился. Как же это вдруг... нельзя-таки. Обещал только подумать, пообсудить хорошенько.
- Не решайтесь, ради бога...
- А ну, перестань ребячиться! Что это в самом деле? Да и спать-таки пора, одиннадцатый час. Утро вечера мудренее. Может быть, что-нибудь еще и придумаем. Прощай, Настенька, прощай, мой светик. Усни хорошенько. Христос с тобой.