— Тогда бы нас обвинили в том, что мы с ней общаемся. Некоторым людям, как тебе известно, не угодишь.
В гостиной царила всеобщая суматоха. Бокалы осушались, и их снова наполняли: судя по всему, присутствующие считали, что нельзя оставлять откупоренное вино, — вероятно, из какого-нибудь старого валлийского суеверия. Дело приняло бы другой оборот или, скорее, усугубилось бы, вытащи Софи трехлитровую упаковку отборного балканского рислинга, надежно укрытую от гостей в шкафчике с напитками вместе с джином, виски и прочим крепким алкоголем. Две или три женщины подошли к Софи попрощаться, но она, обрадовавшись, что снова может говорить, не отпускала их, пока не позвонили в дверь. Шан Смит споткнулась и упала, однако тут же встала и побрела в прихожую. Софи вернулась в гостиную с Питером Томасом. Едва увидев его на крыльце своего дома, Софи сразу поняла, что Чарли вышел у «Глендоуэра». Ничего не спрашивая и не предложив Питеру вина, она направилась к шкафчику с напитками.
Вид у Питера был ошеломленный. Немного помедлив, он через силу шагнул в глубь комнаты, без особого успеха пытаясь выдать искреннее нежелание за притворно-шутливое. Они с Мюриэль помахали друг другу, затем он махнул Гвен, Дороти и еще паре знакомых. Разгоняя рукой прокуренный воздух, Питер добродушно сказал:
— Так вот чем занимаются трудолюбивые домохозяйки, пока их мужья бездельничают и надираются в пабе!
Не очень удачная фраза; впрочем, лучше чем ничего. Питер постарался произнести ее дружелюбным голосом, и она прозвучала вполне дружелюбно (по крайней мере для него), но никто не подошел поближе, даже Дороти, только Софи принесла ему джин с тоником и предложила сходить за льдом. Питер ответил, что не стóит. Они болтали о том о сем довольно долго, пока не подошла Мюриэль и не увела Питера. К тому времени его лицо вновь приняло растерянный вид.
Из всех гостей осталась только Дороти. Все знали, что она не сдвинется с места, пока согласно другому неписаному правилу из Педварсента не приедет Перси и не заберет ее домой, возможно (но не обязательно), при помощи уговоров. На сей счет правил не существовало.
5
— Надеюсь, вы хорошо посидели в старой доброй «Библии». Кто там был?
Питер рассказал.
— Вначале думаешь, какого черта ты вообще пришел, особенно когда видишь, что там все как всегда, а потом понимаешь, что именно это тебя и привлекает, — заметила Мюриэль. — А когда-то нам нравилось разнообразие. Малькольм, наверное, только об Уиверах и говорил.
— Да уж, точно.
— А ты что думаешь по этому поводу?
— Я не удивлен. Если ты не забыла, Алун всегда угрожал вернуться к своим валлийским корням.
— Может, и не забыла, но это не значит, что я хочу помнить.
— И я не хочу. Как все прошло у Софи?
— Как обычно, я же говорила. Вполне сносно, и слава Богу. — Безо всякой паузы и почти не меняя тона, Мюриэль продолжила: — И уж конечно, это не сборище дурех, зануд и сумасшедших, как ты считаешь. Благодаря тебе гостиная опустела ровно за минуту. Поздравляю. Превосходно. Твой личный рекорд.
Они ехали в Кумгуирт, и Питер, сидя за рулем, в очередной раз вспомнил фильм, который видел полвека назад. О том, как в военной тюрьме сержант-садист сломил дух солдата, систематически избивая его через разные — от одного дня до четверти часа — промежутки времени. Из-за того, что несчастный не знал, когда начнется следующая экзекуция, он никогда не чувствовал себя в безопасности. Питеру казалось, что последние семь-восемь лет жизнь с Мюриэль все больше и больше напоминает этот сюжет. Правда, бывали минуты — как, например, сейчас, — когда можно было угадать приближение очередной грозы, причем его выдавали не поступки и не слова Мюриэль, а едва уловимые признаки, которые появлялись, если ей не нравилось услышанное. Как ни странно, от заблаговременного предупреждения удар не становился менее болезненным. У Питера на лбу выступил пот.
— Ты не могла бы помолчать, пока мы не доедем до дома? Иначе я во что-нибудь врежусь. Я не угрожаю, всего лишь предупреждаю.
— Конечно, врежешься. Достаточно взглянуть на твой живот: из-за него ты сидишь слишком далеко от руля, к тому же в нелепой позе. — Мюриэль говорила так, словно несколько недель только об этом и думала. — Думаю, ты даже представить себе не можешь, насколько ты отвратителен. И я имею в виду не только внешность, хотя ее стоит упомянуть в первую очередь. От тебя просто исходят скука и безнадежность, недовольство и смерть. Неудивительно, что ты всех распугал.
Питер привычно почувствовал в словах жены неприятный подтекст. Он знал, что она оставит его в покое, пусть относительном, если промолчать или попросить пощады, но вместо этого принял вызов.
— Я пришел в самом конце. Все уже начали расходиться.
— Они ушли невеселыми. Ты навел на них тоску, и на меня, кстати, тоже. Не знаю, сколько еще я с тобой выдержу.
— Прошлого не воротишь. Жалеть о нем — только время терять.
— А кто говорит о прошлом?
— Ты, кто же еще. Твоя любимая тема, не так ли?
Не сработало. Чуть повысив голос, Мюриэль поведала о том, что ей рассказывали его так называемые друзья, и прочих безобидных мелочах. Он сосредоточился на дороге. Знай Питер наверняка, что они вдвоем погибнут сразу, возможно, свернул бы навстречу автобусу или грузовику со стройматериалами. В действительности же он благополучно миновал памятник жертвам войны, оставил позади Айриш-таун и реку Юэрн и въехал в Кумгуирт, бывшую шахтерскую деревушку, а ныне дальний пригород, не из самых престижных. Питер часто пытался убедить себя в том, что на самом деле было правдой: через несколько минут Мюриэль успокоится и вновь станет вести себя с механической вежливостью. К сожалению, поверить в это он так и не смог.
Добравшись домой, они вышли из автомобиля в гараже своего довольно приличного особняка, построенного в тридцатые годы на более дорогой, обращенной к морю, стороне. Когда Питер закрывал машину, Мюриэль бросила на него нарочито безразличный взгляд, давая понять, что ветер переменился. Питер порадовался, что, следуя инстинкту, оставил в машине овощи, выкопанные утром на огороде старого Вона Мобри. Если бы Мюриэль их заметила, то наверняка спросила бы, что он имеет против еды, которой его обычно кормят, и пошло-поехало.
На крыльце Мюриэль сказала:
— Знаешь, вряд ли новость о переезде Уиверов можно назвать хорошей.
После долгих лет совместной жизни они прекрасно понимали друг друга. Обыденный тон означал, что боевые действия приостановлены; более того — тема больше не считается запретной, и в дальнейшем ее можно касаться, не боясь наказания. Еще Мюриэль как бы извинялась перед мужем, хотя никто, кроме него, этого бы не понял.
Питер размышлял над последней фразой жены, пока доставал из холодильника рыбные палочки, но так и не решил, согласен ли с ее словами. А Мюриэль натянула резиновые сапоги и отправилась в сад. Она никогда не обедала.
2 — Рианнон, Алун
1
Через несколько недель после того, как Питер Томас решил оставить картошку и порей в машине, самый обычный поезд, тот, что отходит с вокзала Паддингтон в три пятнадцать, вынырнул из Севернского туннеля и оказался в Уэльсе. Когда-то этот район носил имя Монмутшир, затем в Лондоне постановили переименовать его в Гвент, по названию древнего валлийского королевства, которое, возможно, существовало здесь или неподалеку. Так или иначе, Рианнон Уивер нисколько не сомневалась, что они уже в Уэльсе, — достаточно было выглянуть из окна вагона. Никаких очевидных признаков вроде дорожных знаков на двух языках или закрытых фабрик, и все же что-то присутствовало: чуть зеленее трава, чуть мягче свет, — нечто весьма похожее на Англию, но совсем не Англия, скорее ощущение, чем реальность, однако не просто ощущение. Что-то заброшенное и печальное и в то же время проще и свободнее, чем Англия. Оставалось десять минут до Ньюпорта, еще час в поезде, а потом десять — пятнадцать минут по шоссе.