— Понятия не имею. Для меня он просто П. Е. Гарбель. Он писал, что близкие люди называют его Пег[1], и, разумеется, не преминул скаламбурить: вот, мол, и он словно квадратный штырь в круглой дыре…
— Под дырой он подразумевает Роквиль?
— Видимо.
— Как ты думаешь, он работает?
— Не удивлюсь, если он пишет большой ученый труд о питьевой соде. Если так, то, вероятно, он попросит нас прочесть рукопись и высказать свое мнение.
— В любом случае нам придется с ним познакомиться. Да оставь ты палитру в покое и скажи твердо и определенно, что мы едем.
Трой вытерла руки о рабочий халат и сказала:
— Мы едем.
В собственном замке неподалеку от Роквиля мистер Оберон взглянул на погруженное в ночную тьму Средиземное море, туда, где лежали невидимые берега Северной Африки, а затем с благосклонной улыбкой обернулся к гостям.
— Я усматриваю добрый знак в том, что мы собрались здесь, — сказал он, — и объединил нас один общий возвышенный помысел. — Ничего низменного, суетного.
Он назвал всех гостей по именам, и голос его звучал так, словно он устроил перекличку в строю ангелов.
— Наша самая юная последовательница, — обратился он, сияя, к Джинни Тейлор. — Ее ждут необычайные, чудные открытия. Она стоит на пороге высшей радости. Да-да, я не оговорился, именно высшей радости. И Робин тоже.
Робин Херрингтон, наблюдавший за Джинни Тейлор, резко вскинул голову.
— Ах, молодость, молодость, — вздохнул мистер Оберон, то ли одобряя, то ли укоряя, и повернулся к остальным гостям, двум мужчинам и женщине. — Завидуем ли мы им? — спросил он и сам же ответил: — Нет! Наша жатва будет обильней. Ведь мы зрелые, опытные землепашцы, не так ли?
Доктор Баради, смуглый полный человек с умным лицом, взглянул на хозяина замка.
— Да, — сказал он, — именно что опытные и зрелые. А когда приедет Аннабелла? Вы, кажется, говорили, что она приезжает?
— Милая Аннабелла! — воскликнул мистер Оберон. — Да. Во вторник. Неожиданно.
— Ах, во вторник! — пробормотал Карбэри Гленд, разглядывая испачканные краской ногти. — Значит, у нее будет время отдохнуть и подготовиться к четверговым ритуалам.
— Милая Аннабелла! — с чувством подхватил доктор Баради.
Шестая гостья повернула помятое лицо к Джинни Тейлор и устремила на нее близорукий взгляд.
— Вы впервые здесь? — спросила она.
Джинни смотрела на мистера Оберона. Ее свежее хорошенькое личико несколько портил взгляд, в котором читались неуверенность, беспокойство и чуть ли не страх.
— Да, — ответила она. — Впервые.
— Неофитка, — промурлыкал доктор Баради.
— И вскоре станет жрицей, — добавил мистер Оберон. — В столь юном возрасте! Очень волнительно. — Он широко улыбнулся Джинни.
Беседу прервал звон разбитого стекла. Робин Херрингтон уронил стакан на мозаичный пол. Остатки коктейля образовали лужицу у ног мистера Оберона.
Мистер Оберон прервал извинения Робина.
— Нет, нет, — сказал он. — Это счастливый знак. Возможно, предвестие. Давайте будем считать это жертвенным возлиянием… Не пора ли нам отобедать?
Глава первая
Путешествие на юг
Аллейн приподнялся на локте и подставил циферблат часов под голубую лампочку над изголовьем. Двадцать минут шестого. Через час они будут в Роквиле.
Наверное, его разбудила внезапная тишина, наступившая, когда поезд остановился. Он напряженно прислушивался, но, за исключением шипения пара и хлопнувшей двери где-то в другом вагоне, все было тихо и спокойно.
В двухместном купе через стенку лениво переговаривались пассажиры. Один из них громко зевнул.
Аллейн решил, что они остановились в Дусвиле. И действительно, чей-то одинокий голос огласил ночь протяжным криком: «Ду-у-уевн-и-и-ль».
Локомотив снова зашипел. Тот же голос, видимо, продолжая прерванный разговор, крикнул по-французски: «Только не сегодня вечером. Ни в коем случае!» Ему в ответ в отдалении прозвучал смех. Голоса постепенно стихли, им на смену пришел самый характерный звук железнодорожных станций — стук молотка обходчика. Но и стальное постукивание постепенно замерло вдали.
Аллейн спустил длинные нога с полки и сполз на пол. Шторка на окне была задвинута неплотно. Аллейн заглянул в просвет и уперся взглядом в фрагмент рекламного плаката и часть туловища носильщика. В руке у носильщика была лампа. Лампа качнулась, колокольчик зазвенел, и поезд послушно лязгнул. Носильщика и плакат сменили ноги пассажиров, сошедших в Дусвиле, сваленный в кучу багаж, кусочек пустой платформы и череда убегающих назад пятен света. Затем все вновь погрузилось во тьму со смутными очертаниями скал и оливковых деревьев.