В дальнем углу нашей комнаты живёт с мамой девчонка Ольга. С Ольгой мы быстро сдружились. Она общительная и деловая.
— И чего голодными сидим, — говорит Ольга, — пошли по деревням. В домах красноармейцы живут. Неужели ничего не дадут? Не умирать же от голода? Кто у хозяев живёт, тех хоть подкормят. А у нас? Стены грызть?
— И правда, — поддерживает Ольгу тётя Маша, бывшая повариха. Детей у тёти Маши нет. Она эвакуировалась с сестрой тётей Шурой. — Чего бы вам не сходить? Что одну клюкву жевать? Можно бы, конечно, поле перекопать. Всё что-то в земле осталось. Да вот беда — зима рано пришла, морозом всё сковало. Капустные кочерыжки и те все под корень посрезали!
— Так мы с Олей пошли? — говорим маме. Мама молчит. Что она может сказать? Кормить нас нечем.
— Я тоже с вами, — говорит Феликс, — только чур в избу заходить не буду. Я ваш телохранитель. Хорошо?
Мы согласны, поправляем верёвки от мешков, перекинутых через плечо, отправляемся в путь. Храбрость нашу как рукой сняло, стоило только подойти к соседней деревне. В домах полно беженцев. Кто тут подаст, когда сами голодные. Так и бредём от дома к дому, не решаясь зайти.
— Вот что, — говорю я, пытаясь как-то оправдаться. — А что спрашивать? Подайте Христа ради?
— Ты чего! Так раньше говорили. Мы же не нищие?! — возмущается Ольга. — У нас временные трудности. Надо говорить: «Товарищи, помогите, не оставьте в беде!»
— Так не пойдёт! — заявляет Феликс. — Какой ты товарищ деду Ивану или тётке Матрёне? Надо на чувства давить. Так, мол, и так, дети защитников Родины...
— Кто тут дети защитников Родины? — смеётся на крыльце белокурый молодой красноармеец. — Заходите, гостями будете!
Чудно. Идёт война, бои под Москвой, а здесь свадьба. Женится и уходит на фронт солдат.
Тётя Шура, сестра тети Маши-поварихи, маленькая сухонькая женщина. Она всё время курит и молчит. А теперь она и не курит, нет курева. Спросить у солдат стесняется. Ведь никто из женщин не курит! Поэтому она ещё больше молчит. За целый месяц я только один раз слышала её тихий взволнованный голос. Проснулась среди ночи, замёрзла, отлежала бок, сползла с соломы. Слышу, говорит тётя Шура:
— Неужели всё? Неужели конец советской власти? Войска отступают, Москва рядом.
— Не впервой, — отвечает ей мужской голос. — Наполеон взял Москву, а что получилось? Кто бы на нас ни шёл, все плохо кончали.
— За что боролись? Сколько сил положили, чтобы нашу жизнь построить? Всё огонь палит, — печально продолжала тётя Шура. — На фронт бы пошла, да сил уже нет. Еле сижу.
— Ничего, выдюжим. Сыновья наши там бьются, насмерть стоят, — отвечал мужской голос.
Это был дядя Яков. Ночью он заболел. Утром дядя Яков лежал бледный и печальный. У него отнялась правая рука и правая нога. Он не мог говорить. Его разбил паралич.
В лесу много хвороста, но и снега по пояс. Наши городские ботинки давно промокли. В небе появился самолет. Мы решаем подождать выходить из леса на дорогу. А вдруг немецкий? Как в прошлый раз! Прилетел, стал строчить. Нам повезло. Никого не задело.
— Ребята, — кричит Ольга, — это же наш ястребок!
Сейчас мы и сами видим, что наш. Побросав вязанки, кричим, прыгаем, тонем в снегу. Ястребок покачал крыльями, помахал нам и улетел. Мы же продолжали кричать как оглашенные. Радости-то сколько! Подумать только — наш самолет!
А вечером на улице словно фонари понавесили, так светло. Тёмное морозное декабрьское небо разлиновано, как тетрадь по русскому языку. Откуда-то из-за леса, как будто лампочки иллюминаций, сплошным потоком бегут красные пунктиры.
— Что это? — спрашивают все друг у друга.
— Это — наступление, — улыбается в усы пожилой солдат.
Вот почему так много военных в деревне. Мы, ребята, сразу почувствовали: стало сытнее. Иногда и поедим каши из солдатской кухни.
— Это бьют наши пушки, — продолжает солдат.
— Бьют, а не слышно! Пушки ли? — усомнилась маленькая старушка.
— Такие вот у нас, маманя, пушки появились. Дальнеприцельные: «катюши», «катеньки».
Шестнадцатого декабря 1941 года город Калинин освободили. Мы возвращались домой. Улицы Затверечья обозначены лишь трубами обгорелых печей, торчащими из почерневших развороченных сугробов. Каменные строения глядели огромными пустыми прямоугольниками. Кое-где уцелели домишки. На улицах валялись перевёрнутые кровати, диваны без подушек, из снега торчали шкафчики с разбитыми стёклами, старые комоды. И кто так раскидал вещи? То и дело натыкаемся на трупы людей, припорошенные снегом.