— Уймись, — говорит майор. — Со мной шкадрон драгун, а прислан я не от воеводы, а из тайной канцелярии, по именному ее императорского величества указу…
Только вымолвил он это слово, всем телом затрясся князь. Схватился за голову да одно слово твердит:
— Ох, пропал… ох, пропал!..
Подошел к майору смирнехонько, божится, что знать ничего не знает и ни в чем не виноват, что если б жива была княгиня Варвара Михайловна, сама бы невинность его доказала.
— Покойница княгиня о твоих богомерзких делах своей рукой ее императорскому величеству челобитную писала. Гляди!
И показал княгинино челобитье.
— Прозевал, значит, Шатун!.. — прошептал князь. — Счастлив, что на свете нет тебя.
— В силу данного нам указа, — говорит майор, — во все время розыска быть тебе, князь Алексей княжь Юрьев сын Заборский, в своем доме под жестоким караулом. Для того и драгуны ко всем дверям приставлены. Выхода отсель тебе нет.
Голосу у князя не хватает.
Столы раскладывают, бумаги кладут, за стол садятся, ничего князь не видит: стоит, глаза в угол уставивши, одно твердит:
— Ох, пропал, ох, пропал!..
А майор розыск зачинает. Говорит:
— Князь Алексей княжь Юрьев сын Заборский. По именному ее императорского величества указу из тайной канцелярии изволь нам по пунктам показать доподлинную и самую доточную правду по взведенному на тебя богомерзкому и скаредному делу…
— Не погуби!.. Смилуйся! Будьте отцы родные, не погубите старика!.. Ни впредь, ни после не буду… Будьте милостивы!..
И повалился князь в ноги майору.
Велик был человек, архимандритов в глаза дураками ругал, до губернатора с плетями добраться хотел, а как грянул царский гнев — майору в ножки поклонился.
— Не погубите!.. — твердит. — В монастырь пойду, в затвор затворюсь, схиму надену… Не погубите, милостивцы!.. Золотом осыплю… Что ни есть в дому, все ваше, все берите, меня только не губите…
— Встань, — говорит майор. — Не стыдно ль тебе? Ведь ты дворянин, князь.
— Какой я дворянин!.. Что мое княжество!.. Холоп я твой вековечный: как же мне тебе не кланяться?.. Милости ведь прошу. Теперь ты велик человек, все в твоих руках, не погуби!.. Двадцать тысяч рублев сейчас выдам, только бы все в мою пользу пошло.
— Полно бездельные речи нести, давай ответ в силу данного нам указа.
Поднялся князь на ноги, скрепил себя, грозно нахмурился и глухо ответил:
— Знать ничего не знаю, ведать не ведаю.
— Смотри, не пришлось бы нам ту комнату застенком сделать. Не хочешь добром подлинной правды сказать — другие средства найдем: кнут не ангел — души не вынет, а правду скажет.
Опустился на кресло князь, побагровел весь, глаза закатились, еле дух переводит.
— Ой, пропал!.. — твердит. — Ой, не снесу!..
Посмотрел на него майор… Остановил розыск до другого дня.
К князю никого не допускают. Ходит один-одинешенек по запустелому дому, волосы рвет на себе, воет в источный голос.
Идет по портретной галерее, взглянул на портрет княгини Варвары Михайловны — и стал как вкопанный…
Чудится ему, что лицо княгини ожило, и она со скорбью, с укором головкой качает ему…
Грянулся о пол… Язык отнялся, движенья не стало…
Подняли, в постель уложили. Что-то маячит, но понять невозможно, а глаза так и горят. Майор посмотрел, за лекарем послал, людей допустил.
Кинул лекарь руду. Маленько полегчало. Хоть косно, а стал кое-что говорить. Дворецкого подозвал.
— Замажь, — говорит, — лицо на портрете княгини Варвары Михайловны. Сию же минуту замажь.
Замазали. Докладывают.
— Ладно, — молвил. — Не скажет теперь майору.
Думали — бредит, взглянули — духу нет…
Так розыску и не было.[19]
ПРИМЕЧАНИЯ
По свидетельству сына писателя, А. П. Мельникова в основу этой повести легли события, которые были еще свежи в памяти старших современников Мельникова-Печерского. "А Заборье в "Старых годах" с его шумной многолюдной ярмаркой, — вспоминал сын писателя, — разве это не с. Лысково на Волге с существовавшей близ него лет сто назад (до 1816 года) Макарьевской ярмаркой? А князь Заборовский, владелец Заборья, разве это не знаменитый владелец с. Лыскова, князь Грузинский, известный причудник и своевольник начала прошлого столетия, на земле которого находилась добрая половина великого русского торжища, где он распоряжался как полновластный хозяин? До сих пор уцелел старинный парк князей Грузинских, от которого так и веет "Старыми годами". А этот целый ряд легенд и преданий о самодурстве Григория Александровича кн. Грузинского, последнего владельца Лыскова из этой фамилии, да они целиком рисуют образ князя Заборовского из "Старых годов". Например, предание о том, как кн. Грузинский от самой своей усадьбы до волжского берега на расстоянии четырех верст приказал своим людям гнать плетьми исправника, осмелившегося явиться к нему с напоминанием об уплате казенных податей, или о том, как поссорившись из-за борзых собак с государственным канцлером, графом Румянцевым, приехавшим в Лысково для осмотра Макарьевской ярмарки в связи в вопросом о переводе ее к Нижнему, Грузинский запретил давать лошадей именитому гостю, и никто не смел ослушаться князя; графу Румянцеву пришлось каждый день платить рублей по пятидесяти за проезд четырех верст к берегу Волги на ярмарку тайком от Григория Александровича. Григорий Александрович, умерший в глубокой старости, под конец своей жизни страдал бессонницей и поэтому никогда ночью спать не ложился; его дворец всю ночь был освещен, как в самых парадных случаях, он ходил из комнаты в комнату и изредка присаживался в кресла подремать; вся дворня, вся комнатная прислуга была на ногах, а у пристани в с. Исадах на Волге стояло несколько троек. Всякий, кто высаживался на этой пристани, обязан был, оставивши свой дальнейший путь, ехать в усадьбу князя, где всегда был готов великолепный ужин. Разве все это не напоминает нам князя Заборовского из "Старых годов"?[20]
"Старые годы" — одно из самых популярных обличительных произведений второй половины 50-х годов XIX столетия. В этом смысле весьма характерно обращение, которое Мельников-Печерский напечатал в газете "Русский дневник": "В 1857 году помещены были мною в "Русском вестнике" повесть "Старые годы" и рассказ "Медвежий угол". Ни полного собрания моих сочинений, ни одного которого-либо отдельными книжками я до сего времени не печатал. Между тем в Москве, в Петербурге и в некоторых губернских городах появились в продаже "Старые годы" и "Медвежий угол" в виде вырезанных из "Русского вестника" листов, брошюрованных в особой обертке. По достоверным сведениям, число таких брошюр находится в продаже до 400; они продаются по 1 рублю серебром каждая.
Я не давал никому права на подобную продажу и потому покорнейше прошу гг. книгопродавцев и покупателей смотреть на эти брошюры, как на пущенные в продажу не только без согласия, но даже и без ведома их автора…
Со стороны редакции "Русского вестника" в этом деле, как я совершенно убедился, нет контрафакции. Противу поступка г. Свешникова нет положительного закона.
Но, обращаясь к суду общественного мнения, выражаю следующее: нарушает или не нарушает права литературной собственности этот поступок?
За сим объявляю, что хоть и обещал редакции "Русского вестника" поместить в этом журнале роман мой "Свадьба уходом" и другие статьи, но после продажи г. Свешниковым моих сочинений не считаю себя обязанным исполнить мое обещание: названный роман и другие статьи, назначенные для "Русского вестника", будут напечатаны, думаю, в «Современнике», частью в "Русском дневнике"[21]