Их можно было отличить от красных бойцов даже в кромешной темноте. У казачьих лошадей были длинные, так сказать, естественные хвосты, данные им природой. Мы же подрезали своим коням хвосты по скакательный сустав — не красоты ради, а чтобы своих ненароком не перебить. С этой же целью винтовку носили через левое плечо, а не через правое. Не совсем ловко, но привыкнуть можно, раз дело того требует. И все знали: ствол винтовки торчит из-за левого плеча — красный. Если же из-за правого — белый.
Закрыв раззявленные ворота, мы сами захлопнули себя в ловушке. Улизнуть незамеченными не было никакой надежды — во дворе толпилось человек двенадцать казаков.
— Попались? — тихо простонал Кравченко.
— Ага. Теперь, брат, держись. Только спокойствие, делай, как я. Называй меня станичником и следи за мною внимательно.
Одно только хладнокровие могло спасти нас. И я бодро шагнул к казакам. На не очень послушных ногах.
— Скажите, станичники, вы не из семьдесят второго полка?
Этот полк мы только что расколотили за Самохином.
— Нет, — отвечают станичники.
— Вот незадача, — сокрушаюсь. — Блукаем, блукаем, путаемся, темнота уже, так и к красным угодить немудрено.
— Стой! — говорят. — А что это, станичники, у ваших лошадей хвосты подрезанные?
— Э, братуха, тут такая каша заварилась, что и сам стриженый будешь. Поубивали наших лошадей. А что за казак без лошади? Хорошо еще, что этих захватили у красных, а то на своих двоих до утра бы по степи плутали.
— Да, бывает, — соглашаются. — Ваш полк отступал правее, там его, видно, и нужно искать. А мы здесь «своих» красных отбросили.
«Эх, — думаю, — Городовиков, Городовиков! Как ты меня подвел. Да и сам я хорош, разъехался! Теперь вот покрутись. Уже то хорошо, что винтовок у нас нет — только шашки и револьверы. Значит, второй признак, по которому могут определить наше красное происхождение, отпадает».
— Так мы, станичники, если вы возражений не имеете, останемся здесь ночевать, а поутру поедем искать свой полк. Ночь — она девка хитрая и до беды довести может.
— Это верно, — развеселились казаки. — Оставайтесь, хата просторная. Привязывайте лошадей да пойдем поснедаем вместе. Хозяйка добрая — сала и молока приготовила.
— От спасибо, — отвечаю. — Подхарчиться не помешает. Мой приятель, — кивнул я на Николая, — что-то занедюжил, бедняга. Он во дворе побудет, здесь где-нибудь приляжет, а я лошадей уберу.
— Да это он с переляку, — загоготали казаки. — Добре, видно, вам всыпали, коли свой полк потеряли.
Я что-то обиженно просипел в ответ. Станичники со двора не уходили, ждали, пока хозяйка накроет на стол, а сами тем временем оживленно переговаривались, обсуждая подробности недавнего боя.
Все пока шло хорошо, лишь бы непредвиденного ничего не случилось. Я опасался одного: вдруг среди моих хозяев-казаков окажется кто-нибудь из жителей станицы Великокняжеской или с хуторов Дальнего и Жеребкова. Там меня каждая собака знала в лицо. К счастью, пока эти опасения не подтверждались.
Поглядывал я на казаков, и печаль сжимала сердце. Ведь это был славный и лихой народ. И о чем только думали их забубенные головушки? Против кого шли они?
Мы, иногородние, то есть пришлые на Дон люди уже после образования и закрепления казачьих областей, натерпелись немало обид и унижения. Наш удел был или батрачество, или аренда земли, которая позволяла крестьянам только что не подохнуть от голода. Дискутировали мы с казаками крепко, вплоть до разбитых в кровь кулаков. Потому что мы ведь тоже гордые.
И все-таки любил я этих отважных и мужественных людей, горячих и страстных.
Им же веками дурили голову, думал я, кидали лакомые куски и подкармливали, чтобы сделать из смутьянов верных престолу вояк. Да не очень-то получилось. Разин, Пугачев, Булавин — все восстания начинались на Дону, непростые люди тут росли.
Что-то мы проглядели, недоучли. На Дон надо было посылать самых отборных, умных и гибких большевиков, которые вели бы работу среди казаков не в лоб, а тонко, не оскорбляя их гордости и самолюбия.
Ведь неспроста же Мамонтов, когда объявил мобилизацию в некоторых станицах, призвал казаков в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет и от сорока пяти до пятидесяти пяти. Промежуточный же возраст, который приходился на казаков-фронтовиков, ему не годился. Он не доверял людям, побывавшим на фронтах империалистической, считая их — и правильно считая — зараженными большевизмом.
А получилось так, что и наши им не особенно доверяли, традиционно называя казаков «душителями», «подавителями»… не знаю еще как. Простая отмена казачества как сословия не могла росчерком пера прекратить сословную рознь, станичники были к этому не готовы, с ними надо было работать и работать. Разумно, тактично. Не доросли до понимания этого и наши, иногородние, если сейчас же начали на собраниях горлопанить, что вот, мол, когда наша власть, мы вам теперь покажем!