С сегодняшнего дня смотреть, сколько же глупостей мы тогда понаделали! Однако, как видим, обошлось. Ну ладно, это я отвлекся. Возвращаюсь.
А враги наши не дремали, заметив, в чем наша слабина, усилили агитацию, замутили неокрепшее сознание. И вот результат: дерутся между собой люди, делить-то которым нечего.
Так, или примерно так, думалось мне, когда сидел я в окружении своих врагов на завалинке, которая в тихой ночной темноте могла показаться вполне мирной. Смотрел я на возбужденные лица усталых казаков, а вспоминались мне мои товарищи, тоже казаки, сражавшиеся со мной плечом к плечу. Тот же самый Ока Иванович Городовиков, который так меня подвел. Или Николай Алтухов, преданный революции до нечеловеческого предела. Ведь он же отца своего родного убил, сошедшись с ним в бою! Как же он упрашивал его сдаться, как молил сложить оружие!
Но тот бросился на сына с обнаженным клинком:
— Не сомневайся, собака, я тебя первым зарублю!
И ведь зарубил бы. Но Коля был моложе… После боя по земле катался, стоном стонал. Но при этом повторял, что, случись снова такое, рука бы у него опять не дрогнула.
Так ведь не только с ним такое случалось…
Казаки — люди с сердцем, люди страстные, люди верные, безоглядные. Я как-то, годы спустя, заночевал в одной из донских станиц. На стол собирала казачка, немолодая полная женщина с веселым добродушным лицом. Во дворе хозяйничал ее муж, невысокий, сухонький, в чистых белых шерстяных носках, в которые были заправлены казачьи штаны с лампасами. И при этом параде — в сверкающих новых галошах. Прямо на носки. Очень шикарно, доложу я вам, по своему времени. А оба вместе — милая дружная пара.
А потом мне рассказали их историю.
Они смолоду любили друг друга, но он был беден, она — побогаче, и родители отдали ее за нелюбимого, зато при крепком хозяйстве.
Она живет с ним год, живет другой. А любимый ни на одну казачку не смотрит, не смотрит и на нее и только ходит по улице мимо ее окон — в таких же белых носках, в таких же сверкающих галошах. Идет, не обернется, как горячий нож сквозь масло.
Она на это смотрела, смотрела, да как-то взяла топор и зарубила постылого мужа.
Казачий круг приговорил ее к десяти годам каторги. И он все десять лет вот так же, не глядя ни на одну красавицу, ходил вдоль улицы. В белых шерстяных носках и блестящих галошах.
Вот какие это люди. За них стоило бороться, да времени на это нам гражданская война мало отпустила…
Погутарили казаки о бое и замолчали, задумались каждый о своем, в мысли свои ушли.
«Ну что же, подумайте, — разрешил я им. — Занятие невредное. А у меня своя забота. Мне надо сообразить, как половчее от вас утечь. Ибо затяжное гостевание в этом обществе нам с Колей неминуемо выйдет боком».
И вдруг услышал я свою фамилию. Аж дернулся и уставился на станичников, но они по-прежнему не обращали на меня внимания, толковали о своем:
— Так что еще б немного, и захватил бы я Буденного в плен, — продолжал свой рассказ один из казаков.
— Да ты давай поподробнее, интересно же, — загомонили казаки.
— Так вот, значит, как только мы стали преследовать красных, я сторонкой, сторонкой — да и вперед. Конь мой, братухи, вам известный — не каждый догонит, не всякий уйдет. Прижимаю я добре и вдруг вижу: Буденный скачет.
— Кончай брехать, Кузнецов, — говорит кто-то из казаков. — Откуда ты его знаешь, чтобы так вот сразу и признать?
— Да как же не знать? Усы черные вразлет, сам ростом не больно здоров, но кряжист. Да мне его самого и знать-то не главное — конь у него больно приметен. Буланый, с черным ремнем по спине, на лбу звездочка, хвост черный, а грива — вороново крыло, аж в зелень отдает. Рубашка редкая, всякому известная — кому же еще быть? Буденный.
— Это что же, у Буденного хвост и грива черные?
— Тю тебя! Чего придуряешься? А то не понял, о чем толкую? Я ж сказал — у коня его. Не перебивай, брату-ха. Так вот, увидел я Буденного и думаю: где наша не пропадала и кто от нас не плакал? Сгину или спымаю его, сатану этакого. Припустил. А он вроде бы и не торопится, коня придерживает да посмеивается. Подпустил меня к себе, а потом как прижмет! И как его не бывало. Я туда, я сюда — нету! Глядь, а он опять передо мной и опять смеется, сатана. Так и я ведь не кислым молоком мазаный. Нет, думаю, не уйдешь! И врезался за ним. Хотите верьте, хотите нет, только я сколько ни пришпориваю, а все вроде на месте стою, а он от меня наметом уходит. Вот это конь — сколько живу, таких не видел. Гнался, гнался — толку нет. Вдруг блысть — и пропал. Оглянулся, а я один, наших никого. Плюнул, распослал всех куда подальше и обратно повернул. Вот и весь сказ.