— Тех, кто эту чушь распространяет, нужно судить как агентов врага! Человек, который в такой ответственный момент борьбы с белогвардейщиной назначен командующим 10-й армией, обороняющей Царицын, пользуется доверием партии.
А тут вскоре собрал Егоров совещание командиров дивизий и начальников боевых участков. Я, естественно, тоже там присутствовал. Егоров был мужчина видный, крупный, но, если откровенно, не красавец. Лицо совсем простое, прямо скажем, не генеральское. Но его сочный, хорошо поставленный голос придавал ему солидность, держался он просто и уверенно.
Подробности совещания не имеют сейчас значения. Я хочу остановиться на одном моменте, который характеризует одну из сторон личности Егорова. Задача, поставленная перед моими кавалеристами, предполагала переброску одной из бригад с одного места на другое. Егоров рекомендовал отправить ее по железной дороге.
— Это очень рискованно, товарищ командарм, — сказал я. — Как мне известно, железнодорожное полотно активно обстреливается артиллерией противника. Кроме того, погрузка и выгрузка кавбригады может занять много времени.
Это, если хотите знать, сложное дело. Массу людей разместить по вагонам — куда ни шло. Они сами о себе позаботятся, сумей только порядок поддержать. Но ведь лошади!
Наиболее целесообразно (это я уже Егорову) двинуться походным порядком ночью, под прикрытием темноты. Тем более что и расстояние-то не особенно велико — всего тридцать километров. К исходу ночи мы будем на месте и сможем приступить к выполнению поставленной задачи.
Егоров не сразу, но согласился со мной. Скажете — мелочь. А я скажу — нет. Он, новый человек, впервые собрал командиров. Значит, нужно немедленно поставить себя так, чтобы вызвать у них доверие, уважение, показать, что ты сильный человек, что твои приказы должны не обсуждаться, а приниматься из уважения к твоему мнению. А здесь — он мне одно, а я ему другое. В конце концов, Егоров мог бы мне просто приказать: сказано, железной дорогой, — исполняйте. Но он понял, что мое предложение выгоднее, целесообразнее. И не побоялся отказаться от своего первоначального решения. А это значит: дело ему важнее было собственного гонора. Уверяю вас, не каждый поступил бы так. У Егорова было много душевной щедрости и той уверенности, при которой, соглашаясь с чужой мыслью, более счастливой, на ум не придет увидеть в ней нечто, могущее умалить значение собственного «я».
Возвращаюсь с совещания, а мои тут как тут:
— Что за человек Егоров?
— Какое впечатление?
— Какой из себя?
— Мне лично он понравился, — говорю. — Строгий и дело знает. Знакомые командиры, те, кто с ним прежде служили, сказали, что он отлично воевал против Колчака.
— Строгий — это хорошо, — вмешался в разговор Ока Иванович Городовиков. — Нашего брата тоже в руках держать надо.
— Вот именно, — говорю я ехидно. — А то куда это годится: некоторые командиры бросили свои подразделения в окопах, а сами помчались в Царицын поглядеть, нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова.
Задачу, поставленную перед кавалерийской дивизией, мы успешно выполнили. Но положение 10-й армии все еще оставалось тяжелым. Успех дела требовал, чтобы кавдивизия начала рейд по тылам противника, сосредоточенного перед правым флангом армии.
Погода была отвратительная. В конце января стояли сильные морозы. И что ни день, то пурга. Ветер таскал за собой горы снега. Он крутился, вывертывался, изворачивался так, что, куда ни повернись, он все тебе в лицо. Вытирайся не вытирайся, толк один.
Связь с командующим армией прервалась. Ведь тогда какая связь была? Провод за собой тянули. Связисты мои ходили все увешанные катушками. Надеюсь, вы догадываетесь, что нас этим проводом не интенданты снабжали? У них и у самих ничего не было. Все забирали у противника.
Только связь наладишь — глядишь, прервалась. В чем дело? Связисты по проводу назад. А там уже какая-нибудь наша пехотная часть провод перерезала, к себе утянула, сидят разговаривают.
— Что же, — говорим, — вы делаете, разбойники?
А они:
— Мы думали, этот провод белые оставили.
Я им:
— Здравствуйте, давно не виделись. Мы же мимо вас двигались. Что же вы тогда нами любовались, если мы — белые?
— Ну, Семен Михайлович, если честно, то провод мы сознательно стащили. Вы же себе еще достанете, а нам взять неоткуда.
— Просить надо. Вы нас по-хорошему попросите — мы вам и так дадим.