— Чего зря языком мелешь? — начал я валять ваньку, — форма такая. Велено, вот и ношу.
А сам думаю: хоть бы не узнали, хоть бы не узнали! Узнают — моментом в расход пустят, цацкаться не будут, их время подпирает.
На мне был надет черный простой френч, одежда по тем временам международная. Ордена я носил только по торжественным случаям, так что костюм мой выдать меня не мог. Выдать меня могли только усы. К тому времени они получили уже широкую известность.
…Как-то однажды, в один из приездов в Конармию Михаила Ивановича Калинина, застал он меня поутру бреющим голову «под Котовского». Я до того только что тифом переболел, меня обрили, и какое-то время я в таком виде продолжал ходить.
Наблюдает Михаил Иванович эту процедуру, а я ему и говорю:
— Усы мне сбрить, что ли?
— И не смейте даже думать, Семен Михайлович. Усы ваши — это народное достояние. — Очень хозяйственный человек был Михаил Иванович.
— А убьют тебя, — поддержал его Ворошилов, — и будешь ты в гробу лежать баба бабой.
— Тю на тебя, чего придумал, — ответил я, но усы брить не стал. Мы их чуть позже того происшествия, о котором я рассказываю, наказали. Нам с Фрунзе какой-то занятный патрон бойцы притащили, мы такого и не видели.
— Распотрошим? — говорит Фрунзе.
— А то как же.
Распотрошили. Пулю вынули, порох высыпали на стол.
— Простой или бездымный? — гадает Михаил Васильевич.
— Проверим. — И, идиот старый, наклонился с папироской в зубах и сунул ее в порох.
Право, если господь хочет наказать, он ума лишает. Порох пыхнул, пол-уса как не бывало.
— Бездымный, — констатировал Фрунзе. — Тот дым, что был, — он от уса. Глаза целы? — и хохочет, такой-сякой, потому что уже видит, что глаза целы, но половины народного достояния и в помине нет.
Нашли мы какие-то ржавые овечьи ножницы, и ими Фрунзе в муках отпилил мне остатки былой красоты…
Но в ту симферопольскую ночь усы были еще на месте, и эта мужская гордость грозила мне выйти боком.
— Что вам от меня надо? — канючил я. — Хватаете людей ни за́ что, ни про́ что.
— При штабе какого полка служишь? — спросил капитан.
— Девятнадцатый кавполк, — продолжал я затягивать время и посчитал свой ответ очень хитроумным — полк под номером девятнадцать был и у нас и у белых. Я начинал уже понимать, что белый отряд, видимо, совершенно не представлял себе боевой обстановки, если решился идти через Симферополь. Значит, можно с ними поговорить и построже и погромче — может быть, на звук голосов кто из наших выйдет. Да только никто не выходил.
— Что за манера хватать людей на улице, — выламывался я. — Пошли в комендатуру, разберемся.
— Хватит языком молоть, — озлился капитан и пнул меня ногой в плечо. — А ну иди!
И повели по улице, стеснив конями с двух сторон. Это мне совсем не понравилось. Однако иду, делать нечего. Никогда не предполагал, что так бесславно, по-дурацки сочтутся мои дни.
Начал потихоньку оглядываться, прикидывать обстановку.
— Вы регулярная часть или как? — спрашиваю негромко правого конвоира, рыжего, в смушковой кубанке.
— Теперь сам леший не разберет. Да тебе-то к чему? Сейчас за город выведем и хлопнем.
— А кто командир?
— Капитан Орлов. Больно ты любопытный. Сам-то кто будешь?
— Так сказал уже — писарь. И что вы в меня вцепились, дался я вам?
— Топай, топай, — рыгочет. — Приказано расстрелять, раз ты красный, значит, расстреляем.
Тут я понимаю, что все они выпивши, дух вокруг них стойкий держался и вместе с ними двигался за город. Терять мне было нечего. Как-никак девятизарядный парабеллум в кармане. Надо было только выбрать удобное место и с толком пустить его в дело. Это место я и присматривал.
Начинало светать, тускло светили редкие фонари, и кое-что уже можно было разглядеть. Впереди овраг, через него мосток переброшен. Ага, тот самый, через который ехали утром. Овраг глубиною метра два — два с половиной. Подходяще. Тут я и дам стрекача — через перила в овраг и тягу. По оврагу конем не проедешь, придется слезать — уже выигрыш во времени. Да и долго искать меня — себе дороже: теперь у белых на такое роскошество времени нет. Так что, глядишь, и получится.
Орлов покрикивал время от времени, отдавал распоряжения. Вот в какой-то переулок завернула тачанка, затарахтела на колдобинах, потом отделилась группа кавалеристов, свернула на соседнюю улицу, на которой слышалось какое-то движение. Раздались крики, поднялась стрельба и смолкла.
Меня неласково толкнули в спину, пришлось ускорить шаг. И, скажу я вам, очень мне не нравилось, как мой левый страж себя вел: что-то очень пристально он меня разглядывал. И так посмотрит, и этак.