— Хороша, Свет, — подтвердила Анна Павловна, тоже распрямляясь и потягиваясь. — И плохо, а хорошо!
— Смотри, народ уже куртки поснимал.
— Не, я подожду, не продуло бы, сейчас тепло обманчиво.
— Девчонки, не простудитесь! — крикнула соседкам Устьянцева. — Люмбаго заработаете!
— Ничего, Светка, они не заработают, — вздохнула Анна Павловна. — Молодые они. Ну что ж, поехали дальше.
Загремела картошка о стенки опрастанных ведер. Женщины двигались вперед, перетаскивая их за собой. Поравнялись с двумя в серых халатиках — те двигались навстречу. Поздоровались.
— Вы в какую сторону отсюда поедете? Нас не подвезете? — спросила одна.
— А вы не местные разве?
— Нет, мы из поселка, здесь подрабатываем.
— В Москву поедем.
— Не по пути. Как же добираться будем? — спросила подругу.
— По проселку пойдем, — резюмировала та.
— Что, так с ведрами десять километров и потопаем? — замолчала, опасливо взглянула на Анну Павловну и Устьянцеву. — А вы разве картошку домой не берете? В обед начальства не будет, можно взять.
— Мы не берем, — непреклонно сказала Устьянцева. — Не положено. Будет начальство, нет ли — нам все одно. Не берем.
Женщины в халатах торопливо стали выбирать картошку, стараясь скорее разминуться с институтскими, предпочитавшими этот овощ есть синеньким, перележавшим в хранилищах все возможные сроки.
Когда их разделили метров пять, Анна Павловна и Светлана прыснули в грязные кулаки. Облегчить душу этим, в халатиках, они не могли: картошку институтские действительно не брали.
— Однако Ванюшкину придется в пакетик насыпать, — сказала Анна Павловна. — А то его жена не верит, что он в полях трудился.
— Кто же поверит, если он уже с утра хорош?
— Зам по административной уже ему замену ищет.
— Жалеть не приходится, мужичок противненький. А вон и он собственной персоной. По-моему, к нам идет. Ой, Аня, это ведь он к тебе отмазываться идет, чтобы ты академику на него не донесла. Он что, не знает, что его увольняют?
— Знает. Точно, к нам идет. Сосредоточимся на работе, вроде его не видим.
— Бесполезно, — сказала Устьянцева и плюхнулась задом в разворошенную землю. — Давай перекур.
Анна Павловна угнездилась рядом, сидя, разогнула спину, потянулась с приятностью. Сплюнула и закурила «Мальборо».
— Если он будет ерунду молоть, я ему отповедь дам.
Ванюшкин подошел такой бодренький, красненький и внешне уже вполне приличный.
— Вот что значит сельский воздух, — сказала Устьянцева, откидываясь на локти.
— Да, кислород живительно действует на организм, — поддакнула Анна Павловна.
— Что, девочки, устали, — благодушно вступил в разговор Ванюшкин. — А мы мешки в машины грузим — и в хранилище. Тоже работенка.
— Все на пользу, — сказала Анна Павловна. — Все не без пользы.
— Красивые вы, девушки.
— О, началось. Да вам сегодня некрасивых не будет, — хохотнула Устьянцева.
— Нет, почему же, я понимаю толк, — Ванюшкин по-мужицки уселся на корточки, поймал равновесие и даже закурил «беломорину». Попыхтел ею немного и мрачно добавил: — Вот, например, жена у меня — зараза и змея.
— Ванюшкин, если вы нам пришли жену ругать, то не ту аудиторию выбрали. Мы — за женщин. Плохие ли, хорошие. У каждого народа то правительство, которое он заслуживает. Не так ли? — ехидно заметила Анна Павловна.
— Не, не так. У меня одна знакомая дама есть. Женщина — во! — Ванюшкин выкинул вперед руку с отогнутым вверх большим пальцем и покачнулся. Но удержался.
— Ванюшкин! Не хватало, чтобы вы нам про свои амурные дела начали рассказывать, — возмутилась Устьянцева.
Анна Павловна толкнула ее в бок, сказала вполголоса, скривив рот в ее сторону, чтобы метче направить звук:
— Пусть рассказывает, на него откровение напало. А то он к нашим птенцам с этим пойдет. А нам что, нас о дорогу не расшибешь.
— Нет, правда, — продолжал Ванюшкин, и лицо его стало мечтательным. — Я раз выхожу из ресторана ВТО, ужинал там — все-таки общество, творческая атмосфера… Выхожу, значит. Вдруг на улице Горького, прямо у входа в Театральное общество, «Жигули» притормаживает. А за рулем… А за рулем, дорогие мои, красавица писаная. Волосы белоснежные, распущены до плеч. Губы — красные как роза. Ногти на руках — длинные-длинные, остренькие, черным лаком крашены — модные, значит. Перегнулась через сиденье, окно отвинтила и на меня смотрит. Причем я понимаю, что именно на меня, хотя народу вокруг туча. За артиста принимает, — уверенно заключил Ванюшкин.