— Неудивительно, — сказала заинтересованно Анна Павловна. — Вас же практически от Тихонова не отличить.
— Нет, Аня, он один к одному Янковский, — возразила Устьянцева.
— Не знаю, за кого уж приняла, — самодовольно продолжал Ванюшкин, — только кричит: «Выжрать есть?»
— Что кричит? — не уразумела Устьянцева.
— «Выжрать есть?» — мечтательно повторил Ванюшкин.
— О, вопль женщин всех времен! — отпала Анна Павловна.
— А у меня с собой было! Я там в буфете отоварился, так, на всякий случай. «Есть», — говорю. «Тогда садись». Ну, сел я, и повезла она меня к себе домой. Живет хорошо, прилично. Квартирка, то, се. Бутылку выставил, она колбасы нарубила, лимончик, так красиво сельвировала. Стаканы хрустальные дала.
«Наваливайся, — говорит. — Или ты книжки сюда читать пришел?»
«Ясное дело, не книжки, но зачем же ты так? Ты же чистая, светлая».
«Ага, значит, мораль читать пришел. Ты или пасть заткни, или мотай отсюда. Мне сейчас хорошо, и ты мне настроение не порть».
А я понимаю, потому что мне и самому хорошо.
Ванюшкин замолчал, уставясь в землю, и, что уж он в ней такого разглядел, было неясно.
— Дальше, — направила ход событий Анна Павловна, потому что понимала: пока хороший человек не выговорится — не уйдет.
— Утром просыпаюсь — ее уж нет. Только записка лежит, что ушла, а меня просит захлопнуть дверь, когда соберусь домой. И на столике около записки — сорочка, запечатанная в пакете, красная, так и горит. И приписка, что рубашка эта — подарок мне в возмещении пол-литра… Самая моя теперь любимая рубашка.
— Ну да, честно заработанная, — сказала Анна Павловна.
— И что эта дама?
— Не знаю, — запечалился Ванюшкин, — не знаю. Я ей на обороте записки свой телефон написал и как зовут. А она не позвонила. — Он вдруг озлился, поднялся неожиданно легко. — Ладно, пошел. Грузить пора, машина вон подошла.
Действительно, по полю скакал грузовик, а за ним, яростно махая руками, бежала агрономша Зина.
— Все-таки мужики — гады, — сказала ставшая вдруг грустной Устьянцева. — Даже лучшие из них.
— Это у них видовое, — тоже повесила нос Анна Павловна. — Правда, — взбодрила она себя, — данный случай не типичен. Ты же с Ванюшкиным рядом не сядешь?
— Никогда! — в ужасе заорала Устьянцева.
— И больше о печальном ни слова! Вперед, перекур окончен, до леса двадцать метров.
Они поднажали и быстро достигли края. Здесь, на уже подсохшей и ставшей жесткой траве, валялись, отдыхая, стахановцы, первыми пробившиеся к лесу.
— Света, бока пролеживать не станем, сразу назад, а то размякнем и тяжелее будет.
— Принято.
— Вперед, на приступ, богатыри! — издала Анна Павловна победный вопль.
Народ колыхнулся, стал подниматься.
— Ура! — закричала Устьянцева, размахивая пустым ведром.
— Банзай! — вторила ей Анна Павловна, утыкаясь носом в грядку. Двинулись обратно, навстречу отстающим, скрестившись, позубоскалили и разошлись каждый в свою сторону.
— Ань, я вот о Марине Цветаевой думаю, — начала Устьянцева рассудительно.
— Ну? — отозвалась Анна Павловна, которую не удивил такой резкий переход суждений подруги, потому что логическая цепочка легко просматривалась.
— Люблю ее очень, много о ней читала воспоминаний и ее прозу, которая тоже о себе самой. Она ведь с отрочества, почти с детства была революционно настроена. Читала запрещенную литературу, кружки и собрания посещала, гимназию выбрала для себя с драконовскими порядками, специально, чтобы противоборствовать. А революцию не поняла и не приняла. Как такое могло быть?
— Так ведь и не одна она! Думаю, мечтали они, что искусство, духовность можно чистыми руками взять, — Анна Павловна попыталась изобразить, как Цветаева это делает, — и перенести в другую общественную формацию. А когда этот кусок сахара стали колоть на всех… Тут, сама понимаешь, показалось, что разбивают, чтобы уничтожить совсем. Талант предполагает тонкокожесть, обнаженный нерв, одного без другого не бывает. Чугунным задом «чудного мгновенья» не высидишь. А значит — заведомая ранимость. Цветаева ванюшкинскую вонь вдыхать не стала бы. Отхлестала бы по щекам и под зад коленкой. А мы с тобой сигаретками попыхивали и слушали этого пошляка вместо того, чтобы объяснить ему, кто он такой.
— Ты не совсем права, Аня. Если бы он углубился в подробности, схлопотал бы.
— Мне всегда было интересно, как мужики говорят о бабах в своем обществе, — медленно, рассуждая, сказала Анна Павловна. — Видно, навсегда останется тайной.