Пошли знакомые места. Анна Павловна проехала шагом по мосту через Москву-реку и здесь, оторвавшись от путеводной нити дороги, съехала к реке, на крутой ее бережок. Отсюда напрямик до завода было много короче.
На той стороне реки, на пляже кейфовали любители последнего солнышка. По экзотической экипировке и разнообразию отдыхательных приспособлений было ясно, что народ этот не местный, заграничный.
— Бездельники, шпионы, — проворчала себе под нос Анна Павловна, проведшая полдня в труде, полезном для общества, правда, избыточно хорошо оплаченном. Для того чтобы сделать «бездельникам» мелкую пакость, она разобрала повод «по-полевому», огрела коня по сытому крупу, приподнялась над седлом, сдавив лошадь коленями и упершись руками в шею. И разогнала жеребца в карьер. Пусть «бездельники» смотрят и завидуют.
От реки свернула на дорогу через поле и пошла по прямой к заводу. Здесь уже Ринг сам поднажал: эти хитрецы безошибочно чувствовали, что дорожка ведет их домой, к конюшне. Где-то в середине поля Анна Павловна перевела лошадь в рысь, так доехала то ли до ручья, то ли до болотца, которое перегораживала вечно подмываемая земляная дамбочка, всегда в мокрой грязи и лужах. Отсюда до завода было рукой подать, но Анна Павловна намеревалась, несмотря на подхлестнутую близостью дома активность жеребца, проехать это расстояние шагом, чтобы потом можно было не вываживать лошадь, а сразу поставить ее в стойло.
Чуть пригнувшись — чисто рефлекторно, потому что в этот проем мог свободно воткнуться и рефрижератор, Анна Павловна, лихо цокая копытами по залитому цементом въезду, энергично проникла в конюшню и немедленно, как лбом о стенку, налетела на железный окрик:
— Куда?! Не видишь, кастратов ведут!
По широкому, вольному коридору конюшни, в который выходили все денники, печальной вереницей шли кони. Хвосты подвязаны, морды несчастные. Их вели под уздцы конюхи — мужчины и дамы.
— Опять! — удручилась Анна Павловна.
— Ты? — радостно изумилась оглушившая ее воплем крепкая женщина.
— Я, Прокофьевна. Вот Ринга в лесу отловила. А где все?
— А то не знаешь? — весело заорала Прокофьевна. — Рада тебе. Где черти носили? Лет пять не виделись?
— Четыре.
— И того будет. Ты что, с нами совсем распрощалась?
— Вроде того.
— Не, врешь. Наши люди отсюда навсегда не уходят.
— Я и не говорю, что навсегда. Этих-то за что? — Анна Павловна дернула в сторону страдальцев головой.
— Представляешь, что иностранцы удумали? Оговаривают в договоре… или в купчей, не знаю, как там у них, что купленную лошадь мы здесь, на месте, охолостим. Видать, не как производителей берут, а для спорта. А некачественно сделаем — вина наша, убытки наши. Вот хитрозадые!
— Деловые люди. Так все-таки где все?
— Я смотрю, совсем ты, Анна, со своей наукой умом ослабла. Жеребцов же в мерины перевели, не соображаешь, что ли? За конюшнями они, сама понимать должна, чем заняты.
Анна Павловна соскочила с лошади, завела ее в денник и расседлала. Амуницию свалила на деревянный диванчик в конце коридора — разберутся. А сама на нетвердых ногах — сказывалось отсутствие тренировки — направилась в рощицу, тут же за конюшней.
Там, у могилы Софиста, горел тихий костерок. Почти невидимое пламя лизало закопченные бока большой алюминиевой кастрюли, ручки которой были перехвачены проволокой. На ней и держалась над костром. В кастрюле булькало.
На полянке в разных позах расположилось человек шесть мужчин, внимательно наблюдавших за клокотавшей водой.
— Всем привет, — поклонилась Анна Павловна.
— Явилась, не запылилась, — осклабился суровый, усатый Алексей Павлович. — Ясное солнышко. Как жива?
— Что это вы тут делаете? — Анна Павловна изобразила тонкую, все понимающую улыбку.
— Не видишь, варим, — ухмыльнулся старый наездник. — Не могу понять, почему у баб к этому блюду такое отвращение? Моя, например, эту кастрюлю сразу на помойку снесет.
Молодой малый, растянувшийся на животе и упершийся подбородком о ладони, — Анна Павловна его не знала — сказал раздумчиво:
— Думаю, причина тому — большое уважение к этой детали. А мы ее — поедаем.
— Они вкуснее почек, — мечтательно заметил краснолицый тренер. Краснолицый не от чего-нибудь плохого, а от вечного пребывания на солнце и ветру. — Слушай, Анна, ты ведь мне в одном деле помочь можешь! У тебя нет знакомого художника?
— Найдется. А на какой предмет, Федор Сергеевич?
— От бабки, понимаешь, наследство получил. Червонцы золотые. Хочу чеканку сделать: коня с крыльями. Так надо, чтобы мне рисунок подходящий сделали.