метался от счастья (дом) к несчастью (государство) и обратно, от природы и естественности к неестественности и обратно, все мое детство было сплошными метаниями туда и обратно. В этих детских метаниях я взрослел. Впрочем, победили в этой дьявольской игре не дом, не природа и естественность, а противоестественность, школа и государство. Государство подмяло меня, как подминает всех, оно подчинило меня себе и превратило в казенного человека, то есть документально зарегистрировало, обложило различными правилами, запретами и инструкциями, выдрессировало и выучило, изнасиловав мое естество и сделав меня таким же несчастным, как и всех остальных своих подданных. Любой человек есть ныне человек казенный, всех нас было бы правильно называть государственными служащими, то есть людьми, утратившими свое естество и находящимися всю жизнь в услужении противоестественному государству. Любой человек есть ныне человек казенный, то есть противоестественное существо, порченное, отупленное казенщиной. Любой человек — это человек, которого государство поработило, поставило себе в услужение и сделало своей жертвой. Все люди — жертвы государства, само человечество служит лишь пищей для государства, чрево которого делается все ненасытней. Само человечество стало казенным, оно утратило свое естество уже много-много веков назад — с тех пор, как появилось государство. По-моему, человечество, превратившись в государство, лишилось человечности. Нынешний человек — это человек казенный, государственный, других попросту не бывает, тем самым он несет в себе разрушительное начало. По-моему, быть человеком естественным уже невозможно. В больших городах скопились миллионы казенных людей, они так же тошнотворны, как тошнотворно наше государство. Каждое утро, стоит лишь проснуться, делается тошно от одной лишь мысли о нашем государстве, а выйдешь на улицу, там тошнит при виде толпы казенных людей, верноподданных нашего государства. Все человечество превратилось в гигантское сверхгосударство, от которого тоже каждое утро тошнит. Как и все люди, я живу в государстве, и по утрам мне становится тошно при первой же мысли о нем. Наши учителя приучают детей жить в государстве, они рассказывают на уроках истории о ужасах, зверствах, лицемерных беззакониях, чинившихся государством, но не объясняют, что все эти ужасы, зверства, лицемерие, беззаконие и есть сущность государства. В течение многих и многих веков учителя зажимали своих учеников железными тисками казенщины, мучали их годами, десятилетиями и калечили окончательно. Согласно государственной школьной программе, учителя водят, например, ребят и по художественным музеям, отбивая у детей тупой казенщиной обязательных экскурсий всяческий интерес к искусству. Впрочем, и само искусство, представленное здесь, есть не что иное, как казенное искусство. В сущности, когда Регер говорит об искусстве, то подразумевает