о лесе, о гибели лесов, когда многие злоупотребляют самим понятием лес, роман Штифтера Лес достиг небывалого коммерческого успеха. Человека, как никогда прежде, тянет к природе, а поскольку считается, что Штифтер живописует природу, все и набросились на него. Но Штифтер вовсе не живописует природу, он опошляет ее. Сотни тысяч почитателей Штифтера молятся на каждую его книгу, словно на икону, возникает культ Штифтера, это ли не верх людской глупости. Когда люди впадают в подобный экстаз, они становятся мне отвратительны, сказал Регер, я их просто не выношу. Однако проходит время, и все, что представлялось нам когда-то великим и значительным, в конце концов начинает казаться смешным и убогим, сказал он. Кстати, Штифтер всегда напоминал мне Хайдеггера, этого курьезного национал-социалиста, обывателя в бриджах. Если Штифтер опошлил, превратил в кич серьезную литературу, то шварцвальдский мудрец Хайдеггер превратил в кич философию; Хайдеггер и Штифтер, каждый по-своему, беззастенчиво опошлили философию и литературу. Военное и послевоенное поколение философов превозносило Хайдеггера до небес, ему посвящалось несметное множество хайдеггероведческих диссертаций; мне же он всегда представляется сидящим с женой на скамеечке перед своим шварцвальдским домом, жена одержима бесконечным рукоделием — она вяжет мужу носки из шерсти, настриженной с собственных, то есть хайдеггеровских, овец. Именно так я и представляю себе шварцвальдского философа: он посиживает на скамеечке перед домом, а жена, у которой он всю жизнь находился под каблуком, неутомимо вяжет ему носки или ночные колпаки, печет хлеб, ткет полотно для постельного белья и даже сама мастерит мужу сандалии. Хайдегтеровский кич сродни штифтеровскому, только еще смехотворней, сказал Регер; если Штифтер был фигурой отчасти трагичной, то Хайдеггер всегда был только смешон как обыватель, страдающий жуткой манией величия. Типичный житель альпийских предгорий, Хайдеггер оказался слабоват по части умственной работы, но в общегерманскую философскую похлебку, в которой чего только не намешано, сгодился и такой ингредиент. Несколько десятилетий кряду немецкие философы и филологи испытывали духовный голод, с этой-то голодухи они Хайдеггером и объелись. Лицо у Хайдеггера самое заурядное, сказал Регер, оно не излучает интеллекта; Хайдеггер вообще обделен высокой духовностью, фантазией, восприимчивостью; перед нами эдакий истинный германец, пережевывающий философскую жвачку, эдакая вечно стельная, священная корова, которая пасется на лугах немецкой философии, десятилетиями унаваживая весь Шварцвальд своими лепехами, сказал Регер. По его словам, Хайдеггера можно назвать брачным аферистом от философии, которому удалось соблазнить целые поколения немецких гуманитариев. Хайдеггер — прескверный эпизод в истории немецкой философии, сказал вчера Регер, в чем были и остаются повинны все немецкие интеллектуалы. Хайдеггер до конца не развенчан по сей день, хайдеггеровская корова хотя и подотощала, но по-прежнему дает молоко. У меня сохранилась фотография, которая выглядит сегодня разоблачительным документом: Хайдеггер в своих поношенных бриджах снят на фоне псевдокрестьянского рубленого дома в Тодтнауберге, на голове у этого философствующего обывателя красуется шварцвальдский колпак, прикрывающий собой хайдеггеровское немецкое скудоумие, сказал Регер. Чем старше становишься, тем больше идиотских мод остается у тебя позади, мод эстетических, философских, бытовых, которым ты и сам отдал дань в свое время. Хайдеггер — наглядный пример того, что философская мода, охватившая некогда всю Германию, не оставила после себя ничего, кроме курьезных фотографий и еще более курьезных текстов. Хайдеггер был рыночным крикуном, он громко расхваливал свой товар, но на поверку этот товар оказывался краденым; у Хайдеггера все было из вторых рук, он олицетворял собою вторичность, заимствованность, неспособность мыслить. Метод Хайдеггера заключался в том, что он брал великие мысли у других и бессовестно присваивал их, разменивая на мелкие мыслишки, вот и все. Хайдеггер измельчал великие мысли, чтобы приспособить их для немцев, для немецкого вкуса. Хайдегер — обыватель от немецкой философии, он напялил на нее пошлый ночной колпак, свою черную шапчонку, с которой сам никогда не расставался. Хайдеггер — типичный немецкий философствующий обыватель в шлепанцах и ночном колпаке. Не знаю, почему, но когда я вспоминаю о Штифтере, сказал вчера Регер, мне всегда на ум приходит Хайдеггер, и наоборот. По словам Регера, отнюдь не случайно то, что Хайдеггера, как и Штифтера, обожают закомплексованные женщины, особенно монашки и сестры милосердия, для них Штифтер с Хайдеггером служат, чем-то вроде любимого кушанья. Хайдеггер — самый обожаемый философ у немок. Этот