дамский философ показался им самым лакомым блюдом из профессорской кухни. В гостях у мещан ли, у аристократов ли вам первым делом подают на закуску Хайдеггера; вы еще не успели снять пальто, а вас потчуют кусочком Хайдеггера, вы еще не успели присесть, а хозяйка дома уже, так сказать, угощает вас рюмочкой Хайдеггера на серебряном подносе. Хайдеггер всегда хорош к немецкому философскому столу, его можно подавать в любом виде и в любом доме, сказал Регер. Для серьезной философии Хайдеггер со счетов сброшен; лет десять назад он еще слыл крупным мыслителем, теперь же его чтут лишь в псевдоинтеллектуальных компаниях и околоинтеллигентных кругах, что усугубляет и без того свойственную им фальшь. Хайдеггер, как и Штифтер, напоминает безвкусную, но легко удобоваримую кашицу для немецких середнячков. Духовные достоинства Хайдеггера столь же малочисленны, как художественные достоинства Штифтера, поверьте мне, оба они, что касается их философии и литературы, почти ничего не стоят, но все-таки Штифтера я ценю выше, чем Хайдеггера, который всегда производил на меня отталкивающее впечатление; мне было в нем отвратительно абсолютно все, а не только ночной колпак, шерстяные подштанники домашней вязки или собственноручно протопленная печь в Тодтнауберге и собственноручно вырезанная палка для прогулок по шварцвальдским окрестностям; под стать подобным самоделкам была и его доморощенная философия; все в этой трагикомической фигуре было мне отвратительно и отталкивало меня, стоило мне лишь подумать о ней; мне достаточно было прочесть единственную хайдеггеровскую фразу, чтобы почувствовать отвращение, сказал Регер; я всегда считал Хайдеггера шарлатаном, который живет за чужой счет, нежась себе под солнышком на своей скамеечке перед домом в Тодтнауберге. Мне до сих пор делается тошно от одной мысли о том, что на хайдеггеровскую удочку попались весьма неглупые люди; я сам хорошо знаю нескольких женщин, которые посвятили ему свои диссертации, причем сделали это совершенно искренне и всерьез, сказал Регер. По его словам, самой курьезной ему кажется хайдеггеровская фраза: ничто не существует без основания. Но немцам импонирует велеречивость, это одна из характернейших черт немецкого менталитета. Что же касается австрийцев, то они в этом отношении еще хуже. Я видел множество фотографий, снятых одной очень талантливой женщиной; Хайдеггер выглядит на них толстым отставным офицером генерального штаба, когда-нибудь я покажу их вам, сказал Регер; на этих снимках Хайдеггер ложится в кровать или встает с кровати, спит или просыпается, надевает кальсоны и носки, пьет ягодный сок, выходит из своего рубленого дома, оглядывает горизонт, вырезает себе палку, напяливает свою шапочку, снова ее снимает, держит ее в руках, сидит, расставив ноги, поднимает голову, опускает голову, берет своей правой рукой левую руку жены или жена берет своей левой рукой правую руку мужа; он вышагивает перед домом, уходит за дом, приближается к дому, удаляется от дома, читает, ест, хлебая ложкой суп, отрезает ломоть (самодельного) хлеба, открывает (собственную) книгу, закрывает (собственную) книгу, нагибается, потягивается и так далее, сказал Регер. Тошно становится. Если уж вагнеровцы невыносимы, то Хайдеггеровцы и подавно, сказал Регер. Разумеется, я не сравниваю Хайдеггера с Вагнером, который и впрямь был гением и более, чем кто-либо другой, заслуживал этой характеристики в отличие от Хайдеггера, оставшегося для философии второстепенной, незначительной фигурой. В нашем веке Хайдеггер стал самым лелеемым немецким философом, хотя и был полным ничтожеством. Но Хайдеггера обожали лишь те, кто путает философию с поваренной книгой, где отыскивается рецепт лакомого блюда, жареного или вареного, которое пришлось бы немцам по вкусу. Хайдеггеровское философское капище находилось в Тодтнауберге, там он и принимал ритуальные почести, будучи чем-то вроде священной коровы. Даже один из самых известных и грозных северогерманских издателей запечатлен здесь коленопреклоненным и с широко открытым ртом, будто в ожидании святого причастия от Хайдеггера, восседающего при свете заходящего солнца на своей скамеечке. Все эти люди, совершая паломничество в Тодтнауберг к Хайдеггеру, становились посмешищем. Они прибывали в шварцвальдское философское святилище, восходили на хайдеггеровскую вершину и падали ниц перед своим кумиром. По глупости своей они не могли сообразить, что их кумир являет собою на самом деле духовное ничтожество. Им это и в голову не приходило. Случай с Хайдеггером весьма показателен для культа философов в Германии. Немцы всегда избирают себе кумиром не того, кого следовало бы, впрочем, личный кумир всегда оказывается под стать своим невежественным поклонникам, сказал Регер. Весь ужас заключается для меня в том, что я прихожусь по материнской линии родственником Штифтеру, а по отцовской — Хайдеггеру, прямо смех да и только. Даже Брукнер является моим родственником, правда, тут родство дальнее, как говорится, седьмая вода на киселе, но все-таки. Конечно, я не настолько глуп, чтобы стыдиться моей родни, это было бы полным идиотизмом, однако не стану и утверждать, будто слишком уж горжусь столь знаменитыми родственниками, как это всегда делали мои родители и вся семья. Большинство моих предков из верхнеавстрийской и вообще австрийской или немецкой