должны любить отдельного человека, думал я, настолько нам ненавистна масса. Эта русская группа была, конечно, не первой, которую я видел в Художственно-историческом музее и которая, так сказать, покусилась на меня, прижала к стене; в последнее время русских групп здесь стало много, похоже даже, что теперь их больше, чем итальянцев. Русские и итальянцы приходят в Художественно-исторический музей группами, а вот англичане не появляются группами, они всегда бывают только поодиночке, и французы бывают только поодиночке. В иные дни русские экскурсоводы и экскурсоводки едва ли не соперничают с итальянскими, как бы состязаясь в том, кто кого перекричит, а Художественно-исторический музей превращается в сумасшедший дом. Обычно это происходит по субботам, то есть в тот день, когда мы оба, Регер и я, не ходим в Художественно-исторический музей; нынче же мы пришли сюда в субботний день, но это исключение из правила, ибо по субботам в музей лучше не ходить, хотя по субботам, так же как по воскресеньям, вход сюда бесплатный. Лучше уж заплатить двадцать шиллингов за билет, сказал однажды Регер, зато мне не придется сталкиваться с этими кошмарными экскурсионными группами. Столкновение с экскурсионными группами — это наказание Господне, сказал Регер, нет ничего ужаснее их. А теперь он как бы сам обрушил на себя сию кару, потому что сам назначил нашу встречу в Художественно-историческом музее на субботу, подумал я и спросил себя, для какой цели? Однако не мог ответить на собственный вопрос. Конечно, мне хотелось бы знать, что Иррзиглер дважды шепнул Регеру на ухо, причем если в первый раз Регер, судя по всему, остался сообщению равнодушен, то во второй раз он тотчас встал со скамьи и вышел из зала Бордоне. Иррзиглер говорит при каждом удобном случае, что занимает ответственную должность, это весьма трогательно, и чем чаще он повторяет свои слова, тем трогательнее они звучат. Когда Иррзиглер замечает появление Регера, следует легкий поклон, кивок головой, однако когда Иррзиглер видит меня, то ничего подобного не происходит. Иррзиглер уже трижды получал от Регера долгосрочный кредит на обстановку квартиры, причем кредит оказывался безвозвратным. Кроме того, Регер не раз дарил Иррзиглеру свою одежду, в том числе первоклассные, хотя и слегка поношенные костюмы из высококачественного твида (недаром Регер сказал мне однажды: дескать, все, что он носит, изготовлено на Гебридах). Но у Иррзиглера практически нет возможности надевать дорогие регеровские костюмы, поскольку почти всю неделю он ходит в Xудожественно-исторический музей в служебной форме, остается только понедельник, однако весь этот день он не снимает рабочего комбинезона, так как на понедельник накапливается множество домашних работ. Иррзиглер все делает сам. Он сам малярничает, столярничает, сам орудует молотком и дрелью, даже сам выполняет сварку. Восемьдесят процентов австрийцев проводит свое свободное время в рабочих комбинезонах, утверждает Регер, даже субботы и воскресенья большинство австрийцев проводит в комбинезонах, малярничая, орудуя молотком или даже занимаясь сварочными работами. Для австрийцев досуг становится, собственно, paбочим временем, говорит Регер. Многие австрийцы не знают, чем занять свой досуг, а потому заполняют его тупой работой. Всю неделю они просиживают за письменными столами или простаивают за станками, зато по субботам и воскресеньям они облачаются в рабочий комбинезон, чтобы допустим, побелить собственную квартиру, прибить что-нибудь на чердаке или же вымыть cобственную машину. Иррзиглер и является таким вполне типичным австрийцем, поскольку бургенландцы вообще самые типичные австрийцы. Лишь единожды за неделю бургенландец часа надва, самое большее — на два с половиной надевает свой выходной костюм, чтобы пойти в церковь, остальное время отдано рабочему комбинезону, говорит Регер, и так всю жизнь. Бургенландец целую неделю трудится, спит мало, но крепко, а по воскресным и праздничным дням он, надев выходной костюм, идет в церковь, дабы воздать хвалу Господу, после чего опять меняет выходной костюм на рабочий комбинезон. Даже в современном индустриальном обществе бургенландец остается прирожденным крестьянином; проработай он на заводе хоть десятки лет, бургенландец все равно останется таким же крестьянином, каким были его предки; бургенландцу навеки суждено быть крестьянином, говорит Регер. Уж сколько лет прожил Иррзиглер в Вене, а в нем до сих пор жива крестьянская натура, говорит Регер. Между прочим, крестьянину всегда шел мундир. По словам Регера, крестьянин от века либо оставался крестьянином, либо надевал форму. Если в семье бывало несколько сыновей, то кто-то из них продолжал крестьянствовать, а кто- то надевал либо военную форму, либо чиновничий мундир, либо католическую сутану, так уж повелось исстари. Бургенландец либо остается крестьянином, либо надевает ту или иную форму; если же он не может сделать ни того ни другого, он неминуемо гибнет, говорит Регер. Для вышедших из крестьянского сословия веками существовало единственное прибежище, коим служил мундир, говорит Регер. Иррзиглер и сам считает, что ему сильно повезло, ибо должность смотрителя в Художественно-историческом музее оказывается вакантной не чаще одного раза за несколько лет, а именно когда кто-либо из прежних смотрителей уходит на пенсию или умирает. Бургенландцев охотно берут музейными смотрителями, Иррзиглер затрудняется объяснить причину, однако несомненен тот факт, что большинство смотрителей венских музеев родом из Бургенланда. Возможно, дело в том, сказал однажды Иррзиглер, что бургенландцы слывут людьми честными, скромными, впрочем, одновременно и довольно глупыми. А еще, по его словам, бургенландцам удалось до сих пор сохранить